|
- А ведды, пигмеи, австралийцы и бушмены? Пожав плечами, Итоне сокрушенно улыбнулся и беспомощно развел руками. - Честное слово, профессор, - воскликнул Наач, - уж не согласны ли вы с гнусной статьей Джулиуса Дрекслера? - Статья Джулиуса Дрекслера, - спокойно возразил Итоне, - открывает перед наукой вполне разумные перспективы. Возможно, некоторые его выводы носят следы излишней поспешности и несколько упрощены. Но он совершенно прав в той ее части, где защищает неприкосновенность и независимость науки и напоминает нам, что последняя не нуждается в сентиментальных или так называемых гуманных предрассудках. Добиться равенства между людьми задача, несомненно, благородная, но она должна интересовать биолога, как говорил мой учитель Ланселот Хогбен, лишь после восьми часов вечера... И если наука в конце концов докажет, что настоящим человеком является лишь белый человек, если она установит, что цветных нельзя считать людьми в полном смысле этого слова, мы, безусловно, сочтем этот факт прискорбным. Но обязаны будем согласиться с подобными выводами. И должны будем признать, что правы были не мы, а наши предки, некогда превратившие их в рабов, тогда как мы, исходя из чисто научной ошибки, неосмотрительно признаем их равными себе. Было бы правильнее, как говорит Джулиус Дрекслер, пересмотреть вообще весь вопрос и таким образом... Ропот возмущения пронесся по залу, постепенно он перерос в яростный гул, заглушивший голос профессора Итонса, который, не переставая вежливо улыбаться, умолк. Судья Дрейпер взглянул на свои часы. "Скоро шесть весьма кстати", - подумал он. И, встав, покинул зал заседания. Публику попросили удалиться. ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Размышление судьи Дрейпера о британском гражданине как о человеческой личности. Размышление о человеческой личности вообще. У всех народов есть свои табу. Неожиданное вмешательство леди Дрейпер. "У тропи нет амулетов". У всех народов есть свои амулеты. Обычно сэр Артур доезжал до своего клуба на автобусе; это был тот самый знаменитый Реформ-клаб на Пелл-Мелл, откуда одним дождливым утром отправился в кругосветное путешествие Филеас Фогг. Там судья спокойно прочитывал номер "Таймс" и затем часам к восьми возвращался в Онслоу-меншнс, расположенный в районе Челси. Но на сей раз он решил, что в такой чудесный теплый вечер гораздо приятнее пройтись пешком. На самом же деле впервые за тридцать лет ему не хотелось видеть своих старых одноклубников, не хотелось даже молча просматривать в их присутствии вечерние газеты. Размеренным, спокойным шагом шел он по набережной Темзы и думал о только что окончившемся заседании суда. "Что за странный процесс", прошептал он. Ему было известно, какие именно соображения заставили Дугласа отдаться в руки правосудия. Мужественные, благородные соображения. "Но ведь, - думал он, - получается так, что обвинение выдвигает против него его же собственный тезис: тропи - люди. А защита обязана доказывать обратное, и, желая убедить нас в том, что тропи животные, она вызывает свидетелей, проповедующих как раз ту самую расовую дискриминацию, борясь против которой обвиняемый рискует своей жизнью; и он вынужден согласиться с такой системой защиты, при которой выдвигаются положения, прямо противоречащие его цели... Что за путаница! К тому же, если будет доказано, что тропи животные, победа останется за компанией Такуры... Потому симпатии подсудимого должны быть на стороне обвинения... Одним словом, только ценой своей смерти он может выйти победителем. И лишь потерпев поражение, может спасти свою жизнь... Интересно, отдает ли он себе в этом отчет, задумывался ли над последствиями? Трудно сказать; тем более что сам он не говорит ни слова, отказывается от выступлений". — 82 —
|