|
«Поиски утраченного времени» продолжаются таким образом в «стране имен» или во времени, в «возрасте имен» (в 1913 г. такое название Пруст думал дать первому тому цикла), когда притягательные имена оказывают непреодолимое влияние на направление существования. Возраст имен – это детская или юношеская пора, время грез, мечтаний, заблуждений, очарований, разочарований и, самое главное, неизбывных возможностей выбора. Вот почему тот взгляд на высший свет, который представлен в романе, не является окончательным, безусловно осуждающим; говоря об аристократии, Рассказчик не судит ее, не выносит ей приговор, он передает свой опыт познания света, свой взгляд на него в «возрасте имен» с неизбежными для него искажениями перспективы. В глазах многих современников Пруст выглядел снобом, иные считали, что он действительно болен этой «болезнью тщеславия», заключающейся в исповедании веры в ценность аристократического происхождения. Сноб живет чистым желанием, но желает он не столько какой-то реальный объект, сколько того, чтобы сам он стал желанным для кого-то другого. Снобом был, конечно, не Пруст или, точнее, не Пруст – автор романа, – снобом является Марсель «У Германтов», именно он желает желание другого (Р. Жирар), то есть желает по существу ничто, ведет ничтожное существование сноба. Но вновь, как и с «девушками в цвету», для Пруста важен опыт, действенное познание знаков и иллюзий светской жизни. Рассказчик, так и не обнаружив таинственной сущности светской жизни, открывает в столкновении иллюзий «воображаемого пейзажа» и прозаизма реальности истинные пути творческого сознания. Роман поделен на две части, при этом во второй части – две неравные главы. Первая глава второй части, целиком посвященная описанию смерти бабушки, представляет собой важное связующее звено всей эпопеи, тот узел, в котором будут стягиваться нити всех тем и сюжетных перипетий «Поисков». В сущности, речь идет о первой настоящей встрече Рассказчика со смертью, вместе с тем в определенном смысле встрече последней. Близкие Марселю персонажи «Поисков» будут умирать – Сван, Бергот, Сен-Лу, Альбертина, – однако они скорее исчезают из его поля зрения, он их просто больше не видит, тогда как смерть бабушки действительно проживается, заполняет его сознание, заставляет воссоздать себя раз и навсегда. Для описания абсолютной жестокости смерти и абсолютной ее неизбежности Пруст (сын врача) выбирает клиническую, можно сказать, точку зрения: он делает все для того, чтобы описать симптомы смертельного недуга с бесстрастностью «медицинского взгляда» (М. Фуко). После такого зрелища смерти, которой, оказывается, можно посмотреть в глаза, повествование, рассказ взывает к тишине, молчанию, которое и передается белизной последней страницы первой главы второй части третьего из романов эпопеи. Затем повествование возобновляется почти что с самого начала – спустя полгода после смерти бабушки, в спальне, осенним утром. Почти что, но не до конца: в сознание Рассказчика, равно как и в сознание романиста, вторгается время, возраст агонии, его взросление будет сопровождаться отныне знанием смерти, которая ни на миг не прекращает своей тлетворной работы в человеке. — 391 —
|