В поисках утраченного времени. Беглянка

Итак, думы об этих нескольких годах не только окра­шивали память об Альбертине, из-за которой они причиняли жгучую боль, в разные цвета, сообщали ей различные свойства, наслаивали на нее прах от этих лет или часов, послеобеденные июньские минуты, зимние вечера, лунный свет перед рассветом на море, когда я возвращался домой, снег в Париже на опавших листьях в Сен-Клу, но и вос­создавали особое, постепенно складывавшееся во мне пред­ставление об Альбертине, о ее внешнем облике, каким я. его себе рисовал в каждое из мгновений, более или менее высокое напряжение наших встреч в этот период, который казался теперь или словно раскиданным или как будто бы сжатым, тревогу, какую она вызывала во мне ожиданием, ее обаяние, надежды, проявившиеся, да так и не сбывши­еся; все это меняло характер моей тоски о прошлом совершенно в такой же степени, как менялись связанные с Аль­бертиной вызывавшиеся светом или запахом ощущения, – оно дополняло каждый из солнечных годов, которые я про­жил и которые своими веснами, осенями, зимами навевали на меня грусть уже одним воспоминанием, неотделимым от нее, и удваивало его чем-то вроде года чувств, когда часы определялись не положением солнца, а ожиданием встречи, когда долгота дней и температура измерялись взлетом моих надежд, степенью нашей близости, измене­нием черт ее лица, ее путешествиями, количеством и слогом ее писем ко мне, более или менее страстным желанием увидеть меня по возвращении. И, наконец, изменения по­годы, каждый день – новая Альбертина, – все это порож­далось не только восстановлением в памяти таких явлений. Но еще до того, как я полюбил Альбертину, каждая новая Альбертина творила из меня другого человека с другими желаниями, потому что у него было другое мировосприя­тие, и если накануне он мечтал только о бурях и об от­весных скалах, то сегодня, если нескромный весенний день просовывал запах роз между ставен его приотворенного сна, он просыпался готовым к поездке в Италию. И разве изменчивость моего душевного состояния, меняющееся вли­яние моих взглядов не уменьшили в какой-то день зри­мость моей любви, разве однажды не усилили они ее до бесконечности, приукрасив все вплоть до улыбки, а в дру­гой день вспенив до размеров бури? Человека ценят пото­му, что у него есть, а есть у него только то, чем он реально обладает в данный момент, и столько наших воспоминаний, наших настроений, наших мыслей отправляется в дальнее странствие, такое дальнее, что мы в конце концов теряем их из виду! Тогда мы уже больше не можем выстроить их в один ряд со всем нашим существом. Но у них есть тайные тропы, по которым они к нам возвращаются. И порой вечером я засыпал, почти не жалея об Альбертине, а просы­пался захлестнутым волнами воспоминаний, нахлынувших во мне одна на другую, когда я еще был в твердой памяти и прекрасно их различал. Тогда я оплакивал то, что мне было так хорошо видно и что еще накануне представля­лось мне грезой. Имя Альбертины, ее кончина перевер­нули все: ее измены неожиданно вновь обрели все свое прежнее значение.