Криминальная психология

На свои дела и на самого себя Котов смотрел как на явление обыкновенное. «Обыкновенно» — это его любимое слово, которое он постоянно вставлял в свой рассказ. Когда его спрашивают, как он относится к крови и ранам, какое впечатление на него производит вид их, он отвечает: «обыкновенно, как все». Из дальнейшей же беседы выясняется, что они не производили на него совершенно никакого впечатления, и именно это он подразумевал в данном случае под словом «обыкновенно». Когда его спраши­вали, как он совершил то, или иное убийство, он отвечал: «обыкно­венно, пришли, связали и убили». На вопрос, ладно ли он жил с Винокуровой и любил ли ее, он тоже ответил: «обыкновенно, как все». В преступлениях своих он тоже склонен видеть не более как «обыкновенные» преступления. Среди лиц, составля­вших его шайку, Котов сразу выделяется как морально очень ограниченная, но цельная личность, как человек — решительный, безжалостный, не способный ни на какие отступления или коле­бания ради каких-либо сантиментальных побуждений. Его крова­вые дела, по-видимому, действительно, в его глазах были чем-то обыкновенным и не производили на него никакого впечатления. Стоны мольбы и просьбы жертв его только злили г и вызывали с его стороны грубую брань. На него самая картина убийства не производила никакого смущающего, способного хоть сколько-нибудь поколебать, впечатления. Правда, он мне говорил, что во время убийства был в возбуждении, и на вопрос, что это за возбуждение и почему оно у него являлось, ответил: «все-таки некрасиво». Этим он хотел сказать, что чувствовал моральное безобразие этих поступков, но я имею основание полагать, что этот ответ он дал, приноравливаясь к собеседнику, с целью лучше выглядеть в его глазах. На самом деле его возбуждение, вероятно, имело не моральный источник, а садистский характер. На такую мысль наводит многое. Во-первых, он убивал многих лиц, которых «для дела» убивать не было надобности, например, замеченных прохожих, в которых не было оснований бояться встретить потом опасных свидетелей, которые прошли бы, ничего не заметив, младенцев 2 — 3 лет, в одном случае даже 9 месяцев, которые, конечно, никого «опознать» не могли. Во многих слу­чаях можно было просто украсть, никого не убивая. Но, по-види­мому, Котов и, может быть, еще более Морозов во время «дела» приходили в состояние возбуждения, при котором им приятно было убивать, и они стремились убить как можно более, не только всех, кто находился на месте преступления, но и около. В одном месте они убили даже кошку, чтобы ничего живого в доме не оставалось. Во-вторых, поведение его до момента убийства, когда в течение многих часов рассматривалось и разбиралось иму­щество жертв, и поведение после некоторых убийств, когда они тут же на месте преступления, перед отъездом, с аппетитом заку­сывали, говорит, что настроение их во время убийства было спо­койно деловитое, без смущающего волнения, проистекающего из каких-либо отголосков добрых чувств. Да и Винокурова не говорила, чтобы сам Котов испытывал страх или смущение от своих преступлений. Правда, по ее словам, он хотел бросить эти свои «дела», но потому, что при них нельзя было спо­койно жить на одном месте, да и риск быть пойманным все возрастал, добра, же он награ­бил порядочно. Притом, о том, что надо бросить эти «дела», только говорилось, — если во­обще правда, что об этом была речь, — никаких же попыток переменить образ жизни не де­лалось. Интересно отметить еще, что, исследуя жизнь Ко­това, в ней нельзя уловить, с самой его юности, ни одной попытки, ни одного усилия вернуться на путь трудовой жизни. Наконец, общее впе­чатление от всех Котовских «дел» говорит, что характер этого человека отличается поразительной цельностью, что из него выпало все, что могло бы вызывать колебания, отступления и внутреннюю борьбу. Да и сам он спокойно и уверенно заявлял также, что действовал вовсе не по нужде, что убивал, когда и не было в этом нужды. На вопрос же, что заставляло его в этих слу­чаях убивать, он отвечал: — «не могу этого объяснить». Тот же ответ он давал и на вопрос, как он сам смотрит на свои пре­ступления, какую оценку сам им дает. Когда же заходила речь о его жизни в ее целом, полной краж и убийств, и его спрашивали, как он попал на такой путь, он отвечал: «обыкновенно, попал с такими людьми». На вопрос, что именно привлекало его в убийствах, ведь, он мог бы больше получить крупными кражами, техника которых ему хорошо известна, он тоже, — и, по-види­мому, искренно, — ответил: «не могу этого объяснить». Отно­шение самого Котова к его преступлениям всего правильнее назвать «спокойно-деловитым»; таково было его настроение и в самый момент убийства: он деловито оценивал все обстоя­тельства, быстро ориентировался в них, спокойно разбирал добро, бил топором или револьвером и заботливо убирал мешки и узлы, чтобы они не запачкались кровью. Он избрал себе известный способ существования — страшный путь убийства—и шел поэтому пути, ничем не смущаемый и не останавливаемый. Если и были у него зародыши чувств, которые могли смущать и вызывать внутреннюю борьбу, они умерли еще в его юности, а может быть, и в детстве. Да и были ли они когда-нибудь? Котов — яркий пример профессионала и, притом, импульсивного профессионала, действовавшего постоянно по первому требованию своих чувствен­ных потребностей. Это — натура, без всяких колебаний, реши­тельная, именно благодаря своему, крайнему оскудению и ограни­ченности, вследствие морального вырождения. Принимая во вни­мание все, что может говорить в его пользу, в частности, его отношение к Винокуровой, все-таки его надо признать моральным имбециллом. Его ближайший сподвижник Морозов, по-видимому, был еще ниже на лестнице морального вырождения, — мораль­ным идиотом, — но с уверенностью о нем судить нельзя, так как мы знаем о нем только то, что сообщили Котов и Винокурова. Интересно отметить, что Морозов был страстным любителем газет, читал их каждый день по несколько штук, особенно судеб­ную хронику. В заключение характеристики Котова надо отме­тить, что он производил впечатление арестанта, всецело про­никнутого арестантской тюремной этикой. А одно из правил этой этики требует не выдавать соучастников; если сам попался так, что отвертеться нельзя, выгораживай, по мере сил, осталь­ных. Но если соучастник выдал тебя, без стеснения «уличай» его на суде. И Котов так и делал: он старался, поскольку было воз­можно, выгородить Винокурову и остальных и прикрыть не разысканных членов его шайки. Только своему соучастнику Ивану Крылову, выдавшему их в уголовном розыске, он с спокой­ной холодностью сказал: «собираюсь на тот свет, да и тебя решил прихватить с собою». Про него он многое рассказал на суде.