Криминальная психология

Прирожденный преступник занимает центральное место среди тех групп преступников, которые различаются представителями антропологической школы. Он является как бы осью, около кото­рой вращаются выставляемые ими классификации, при чем в дру­гих группах, от него неясно и расплывчато отграниченных, они склонны видеть лишь как бы особые разновидности прирожденного преступника, в которых черты последнего проявляются слабее, в меньшем числе или даже незаметны для глаза, находятся, так сказать, в скрытом состоянии. Во всяком случае, отчетливо раз­граниченных групп мы в классификациях, выставленных сторон­никами антропологической школы, не находим. По почину Э. Ферри, Ломброзо и большинство его сторонников делят преступников на пять групп: 1) преступники душевнобольные, 2) прирожденные, 3) привычные, 4) случайные и 5) преступники по страсти.

Не входя здесь в подробное рассмотрение учения антропологи­ческой школы, что увлекло бы меня слишком в сторону, я оста­новлюсь на присущем ее представителям общем взгляде на преступ­ный тип. Последний представляется им внешним типом. Правда, на ряду с внешними признаками, они указывают и некоторые вну­тренние, но говорят о них лишь вскользь, суммарно, не очерчивая их сколько-нибудь резко и обыкновенно не приурочивая к какому-либо из трех основных типов — убийц, воров и насильников. Основное, решающее значение они придают внешним признакам, анатомо-физиологической структуре преступника.

Антропологическая школа представляет собою самую сильную и грандиозную попытку установить внешний тип преступника, предпринятую большой группой исследователей, среди которых немало людей с крупными научными именами. В настоящее время уже не может быть сомнений, что эта попытка не удалась. В част­ности, в черепах какой-либо группы преступников нельзя найти ничего специфического. Притом, по верному замечанию проф. Зоммера, встречаются значительные ненормальности черепа, без заметного расстройства психической деятельности. Ни одному криминалисту - антропологу не удалось установить ни одного внешнего признака и ни одного сочетания внешних призна­ков, которое было бы характерно для преступников и встречалось бы только у них, как специфическая особенность, по которой их можно отличить от остальных людей. Винить в этом, конечно, никого нельзя, потому что таких признаков не существует, и мы видели, что у самих вождей антропологической школы — у Ферри и Гарофало — вырывается признание, что по одному строе­нию тела, по особенностям черепа и скелета прирожденного пре­ступника нельзя отличить от простого дегенерата. Это заставило их придать решающее значение лицу. Но и в лице преступника они не нашли ничего специфического; указываемые ими черты лица очень часто встречаются и у людей, заведомо не совершивших ника­ких преступлений, да и черты эти не так отчетливо очерчены; они расплывчаты и, притом, не встречаются у очень многих тяжких преступников. Никакого устойчивого критерия для распознавания прирожденного преступника в них видеть нельзя. Да и кто же не знает, как часто обманчиво бывает лицо. Можно ли при оценке личности опираться на такой шаткий критерий. Те объяснения, которые Ломброзо дал прирожденной преступности, также не выдерживают критики. Мысль, что прирожденный преступник — низшее атавистическое существо, похожее на дикаря, неверна: дикарь — вовсе не нравственно помешанный, и что-нибудь из двух: или преступник похож на дикаря, тогда он не нравственно помешанный, или он нравственно помешанный, и тогда между пим и дикарем — коренное различие. Дикарь мстителен и крово­жаден, но его месть есть священный обычай; он мстит по извест­ному основанию, потому что обижен чужеродцем, и мстит, как велит ему священный голос обычая. У дикаря есть известные моральные сдержки, но иные, чем у нас, и часто странные с нашей точки зрения. Но именно этой преданности долгу, добру, как он его понимает, и нет у прирожденных преступников, какими их рисует Ломброзо. Другое положение теории атавизма, — будто примитивные люди вообще отличались теми внешними чертами, которые Ломброзо приписывает прирожденным преступникам, — также не доказано. Существуют весьма компетентные свиде­тельства, что черепа дикарей не отличаются существенно от чере­пов современных людей; такое свидетельство принадлежит, напри­мер, двум таким крупным авторитетам в антропологии как Катрфаж и Брока. Наши современные антропологические сведения о дикарях не приводят к тому мнению, что указываемые Ломброзо аномалии были общим правилом у дикарей. Да и зачем прибегать к такому искусственному объяснению как атавизм, раз преступ­ность может быть объяснена гораздо проще условиями жизни и чертами психики современного человека. «Зачем предполагать, — говорит Жоли, — какие-то специальные инстинкты, перепрыг­нувшие через дюжины и сотни поколений или пробуждающиеся непонятным образом после того, как они опали в течение веков». Выдвигаемая Ломброзо и заимствованная им у Депина идея нравственного помешательства также не может быть принята. Что касается эпилепсии, то, во-первых, среди эпилептиков много совершенно не склонных к преступлению. Во-вторых, у многих очень закоренелых преступников не обнаружено признаков эпи­лепсии. Однако, если они не эпилептики, то эпилептоиды, говорит Ломброзо. Но при таких условиях все объяснение преступ­ности эпилепсией становится в высшей степени неопределенным. Притом эпилептики вовсе не нравственно помешанные.