|
«От всех изложенных выше затруднений,— говорит Дильтей,— освободить нас может лишь развитие науки, которую я, в отличие от объяснительной и конструктивной психологии, предложил бы называть описательной и расчленяющей. Под описательной психологией я разумею изображение единообразно проявляюшихся во Л. С. ВЫГОТСКИЙ всякой развитой человеческой душевной жизни составных частей и связей, объединяющихся в одну единую связь, которая не примышляется и не выводится, а переживается. Таким образом, этого рода психология представляет собой описание и анализ 1 связи, которая дана нам изначально и всегда в виде самой жизни. I Из этого вытекает важное следствие. Предметом такой психологии является планомерность связи развитой душевной жизни. Она изображает эту связь внутренней жизни в некоторого рода типическом человеке» (1924, с. 17—18). «Единообразие, составляющее главный предмет психологии j нашего века, относится к формулам внутреннего процесса. Могу- 1 чая по содержанию действительность душевной жизни выходит за ч пределы этой психологии. В творениях поэтов, в размышлениях о жизни, высказанных великими писателями, как Сенека, Марк Аврелий, Блаженный Августин, Макиавелли, Монтень, Паскаль, заключено такое понимание человека во всей его действительности, что всякая объяснительная психология остается далеко позади» (там же, с. 18). Таким образом, открытая объяснительной психологией воз-.^ можность причинного объяснения эмоций настолько исключает по своему существу возможность исследования переживаемой внутренней душевной связи эмоций, настолько закрывает двери к исследованию их содержания, что остается либо признать непосредственное свидетельство внутреннего опыта, переживаемое ежеминутно каждым человеком, за не имеющую никакого научного значения иллюзию, либо развить построенную на совершенно противоположных принципах вторую психологию, которая ценой отказа от причинного объяснения сумеет постигнуть внутреннюю % связь «могучей по содержанию» действительности наших чувстф -со всей остальной внутренней жизнью личности. J Это обстоятельство не могли не заметить сами авторы органи- Ш ческой теории, гордые открытой ими возможностью причинного« объяснения. «Я не сомневаюсь,— говорит Ланге,— что мать, oima*|| кивающая смерть своего ребенка, будет возмущаться, может -f быть, даже негодовать, если ей скажут, что то, что от испытывает, есть усталость и вялость мускулов, холод в обее^-кровленной коже, недостаток силы у мозга к ясным и быстрым „ мыслям—только все это освещено воспоминанием о причине» вызвавшей указанные явления. Однако горюющей матери нет никакого основания возмущаться: ее чувство одинаково сильно»^ глубоко и чисто, из какого бы источника оно ни истекало» (1896*|| с. 57). — 279 —
|