Становление личности

in Psychology») в качестве соавторов, помимо Вернона и Линдсея, встречаются име­на Хэдли Кэнтрила, Генри Одберта, Лео Постмена, Джерома Брунера, Бернарда Крэмера, Джеймса Гиллеспи, Томаса Петтигрю и дюжины других. Могу только на­деяться, что они разделяли мое удовлетворение нашим совместным трудом.

В тридцатые годы психология быстро развивалась. Под влиянием мировых со­бытий (депрессия, приход к власти Гитлера, угроза войны и другие трещины в соци­альном здании) усиливался социальный акцент исследований. Оказалось, что соци­альных психологов сравнительно мало. Таким образом, на меня ложилась большая ответственность. Совет исследований по социальным наукам (Social Science Research Council) и национальный Совет по исследованиям (National Research Council) хоте­ли меня видеть в своих комиссиях; «Журнал патологической и социальной психоло­гии» (Journal of Abnormal and Social Psychology) хотел видеть меня в качестве редак­тора. После того, как Боринг успешно провел заключительную разделительную черту между философией и психологией в Гарварде, он захотел, чтобы я принял руковод­ство теперь уже окончательно независимым факультетом психологии. К нему при­соединился Лешли, и я оказался третьим постоянным человеком в штате (1937). Уди­вительным для меня было избрание президентом Американской психологической ассоциации (American Psychological Association) на 1939 год.

Но самым важным событием этого десятилетия для меня была публикация моей книги «Личность, психологическая интерпретация» (Personality. A Psychological Interpretation, 1937). Как я уже сказал, эта книга «варилась» в моей голове с аспи­рантских дней. Я стремился дать психологическое определение области личности, как я ее вижу. Конечно, на мое видение повлияли знакомство с социальной этикой, англо-американским эмпиризмом и немецкими структурной и персоналистической теориями. Я хотел сформулировать, насколько это было уместно, эксперименталь­ную науку, но главное — хотел получить «образ человека», который позволил бы нам полностью тестировать любые демократические и человеческие возможности, которыми он может обладать. Я не думал о человеке как врожденно «хорошем», но я убежден, что, вообще говоря, американские психологи недооценивали человека, изображая его как пучок несвязных тенденций к реагированию. Я писал книгу не для какой-то конкретной аудитории. Я написал ее просто потому, что чувствовал, что должен определить новую область психологии личности, как я ее видел. Хотя существовали книги в родственных областях психогигиены и патологической психо­логии, свой подход я рассматривал как находящийся в традициях академической психологии, и чувствовал, что акцент должен быть на норме, а не на патологии. Хотелось также избежать жаргона и попытаться выразить свои мысли на правиль­ном английском языке. В результате одни читатели восприняли книгу как сложную и претенциозную, другие назвали ее «классической», и в течение двадцати пяти лет она занимала положение более или менее стандартного чтения в этой области. Воз­можно, главное ее значение в том, что она определила (впервые) темы, которые хорошо сделанные тексты в области личности обязаны охватить.