О стыде. Умереть, но не сказать

Когда стыд внутри нас растет из‑за чрезмерной генетической чувствительности, неудачных эмоциональных связей в прошлом, повторяющихся реляционистских неудач, бесполезно говорить о каких‑либо межличностных отношениях. И тогда мы сами изолируем себя – чтобы меньше страдать от того, что мешает нам придать смысл произошедшему. Мы рискуем стать жертвами сложных теорий, допускающих жизненный порыв в абсолютной в пустыне смысла.

«Магия заключается в том, чтобы изменить природу болезненного чувства, придав ему оттенок чрезмерного благородства»[170]. Альфред де Мюссе, размышляя о Святом Страдании, писал: «Ничто не делает нас столь великими, как великая боль… самыми прекрасными оказываются самые исполненные отчаяния песни… Мне известны те бессмертные мотивы, которые есть не что иное, как чистые рыдания»[171]. Увенчанная славой жертва очаровательна – благодаря своему Святому Страданию.

Как превратить в Святое Страдание свой стыд, если он – не что иное, как внутренний позор? Мы делаем все, чтобы скрыть его, ибо выставить стыд напоказ означает лишь усилить его. Сложно сделать из стыда произведение искусства, картину блестящей наполеоновской эпопеи, кровавую поэзию, чудесное несчастье. Когда мы встречаем теоретика, объясняющего нам, что наш позор проистекает от другого и достаточно лишь сразиться за выход из тени на свет, как мы сразу же прилипаем к этому человеку, надеясь избавиться от стыда, отравляющего наш внутренний мир.

Жермен Тийон, гордясь, что выдержала испытание Равенсбрюком, смогла управлять своим возвращением в нормальную жизнь. Примо Леви, стыдясь того, что выжил в Аушвице, избрал участь свидетеля, рассказывавшего о пережитой травме, – до момента, когда негационизм превратил его страдания в нонсенс.

Глава 5

Краснея от стыда

Кто я для другого?

В детстве мы испытывали страх. Один‑единственный взгляд взрослого незнакомца до такой степени внушал нам страх, что мы старались спрятаться, отводя глаза. Нам потребовалось несколько лет медленного формирования личности, чтобы затем мы испытали похожее волнение, но теперь уже по другому – психологическому – поводу: «Каким он воспринимает меня?» Эта мысль станет основной, когда мы будем оценивать то, как смотрит на нас другой, означая сложное чувство, которое мы зовем «стыдом». У насилия иная природа. Пока мы не способны вложить во взгляд другого его представление о нас, нам вполне достаточно того, что он просто видит нас, – пока речь не идет о каком‑либо взаимодействии. Когда же мы научимся проникать внутрь другого, ловить малейшие детали, помогающие представить его ментальный мир, мы станем думать: «Кто я в его мире?» И этот простой вопрос лишает нас покоя.