|
Эта присущая западному человеку устремленность к высшему идеалу отмечалась не только философами, но и учеными, сторонниками естественно-научной парадигмы. Так, И. И. Мечников на заре XX столетия писал в своих “Этюдах оптимизма”: “Человечество не должно более считать идеалом гармоническое функционирование всех органов, этот идеал древности, переданный нашим временам. Незачем вызывать к деятельности такие органы, которые находятся на пути к атрофии, и многие естественные признаки, быть может, полезные животному, должны исчезнуть у человека. Человеческая природа, способная к изменениям точно так же, как и природа организмов вообще, должна быть видоизменена сообразно определенному идеалу” [125, с. 269]. Очевидно, что такое преобразование человека ради воплощения высшего идеала предполагает волю к преодолению всеобщего детерминизма и всевластия Природы; западный человек склонен оценивать себя как исключение из основных биологических законов и оставляет за собой право ускорять темп и изменять направление своего естественного биологического развития. Он стремится стать властелином Природы, не хочет довольствоваться тем, что предначертано ею, и противопоставляет Природе — Дух. Подняться над своим биологическим естеством, над обусловленностью и несвободой к вершинам Духа — таков вектор развития и смысл самоопределения западного человека. Можно сказать, что в крайних своих проявлениях он одержим страстью к преодолению самого себя. Этот пафос самотрансценденции наиболее ярко выражен в знаменитом метафорическом высказывании Ф. Ницше о том, что нынешнее состояние человеческой природы должно быть преодолено, ибо человек — это только “мост к Сверхчеловеку”. Такими “эволюционистскими” представлениями, которые в XX веке неожиданно сменяются идеями и технологиями революционного преобразования человеческой природы, объясняется оптимизм и “перспективный” взгляд на феномен человека, характерный для гуманистической психологии. Следуя духу Нового времени, гуманисты рассматривают личность не в аспекте предопределенности ее актуальных психических состояний, но в перспективе ее будущего развития и самосовершенствования. Однако подобные воззрения на Человека и Природу однажды соприкасаются с темной обратной стороной, изнанкой существования, и оборачиваются пессимизмом, отчаяньем или тоской. Как отмечал Дюркгейм, “пессимизм всегда сопровождает безграничные устремления” [128, с. 112]. Поэтому персонажем Нового времени сделался гетевский Фауст — прикоснувшийся к таинствам Природы и познавший вселенскую скорбь. Осознание бесконечности мирового пространства, пугающей глубины душевной жизни и абсолютной свободы Духа порождает особое трагическое мироощущение, которое Шпенглер определил как “одиночество фаустовской души” [208, с. 350]. Такова неизбежная плата за духовную автономию и свободу от предопределенного... — 106 —
|