|
Ставя перед собой задачу исследования человека, мы не можем понять его действия и поступки вне «возможного (воссоздаваемого нами) знакового выражения (мотивы, цели, стимулы, степени осознанности и т.п.). Мы как бы заставляем человека говорить (конструируем его показания, объяснения, исповедь, признания, доразвиваем возможную или действительную внутреннюю речь и т.п.). Повсюду действительный или возможный текст и его понимание…Текст есть субъективное отражение объективного мира, текст – выражение сознания, что-то отражающего. Когда текст становится объектом нашего познания, мы можем говорить об отражении отражения. Понимание текста и есть правильное отражение отражения. Через чужое отражение к отраженному объекту… Исследование становится спрашиванием и беседой, т.е. диалогом... Мы ставим вопросы себе и определенным способом организуем наблюдение или эксперимент, чтобы получить ответ. Изучая человека, мы повсюду ищем и находим знаки и стараемся понять их значение» (М. Бахтин, 3). Различие между переживаемым опытом и сообщением о нем определяется не только несовершенством владения языком и правилами составления текстов каждым человеком, но и самой природой знаковой реальности, где сами по себе значения терминов подвижны и являются результатами временных компромиссов между различными социально-исторически обусловленными истолкованиями. Имеется разница и между тем смыслом, который «закладывает» в своё сообщение субъект, и тем смыслом, который извлекает из этого сообщения адресат. В современной философии, как и в древней, нет строго научного решения проблемы понимания, которое рассматривается скорее как искусство герменевтики. Изучение природы знаковой реальности Гёделем, Карнапом, Куайном, Расселом, Витгенштейном и другими выдающимися учеными привело к выводам о том, что, во-первых, для описания сложных объектов ни один язык сам по себе не является достаточным, поэтому требуется использование нескольких языков; и, во-вторых, что любая теория, претендующая на полноту описания мира действительности на языке из конечного числа знаков и с конечным числом правил, будет либо неполной, либо содержащей логическое противоречие. Желание некоторых мыслителей и философов всё-таки обнаружить твердые рациональные основания понимания без учета законов знаковой реальности неизбежно приводят их к крайностям: создаются либо теории в духе «Эпистемологии без познающего субъекта» К. Поппера, где человек рассматривается лишь как пассивный носитель самоэволюционирующих идей, некая пересадочная станция самоактуализирующегося Духа; или же появляется представление об объектах и процессах, происходящих в мире действительности, как сопротивляющихся обозначению, создающих барьер, препятствующий деятельности ученых-исследователей (М. Фуко, Ж. Лакан). В этом случае и сам язык с определенного момента времени начинает рассматриваться ими как «угрожающий» бытию человека, «строящего свой зыбкий образ в промежутках между его фрагментами». Язык воспринимается как своего рода «Демон», действующий через человека, поверх его, подавляя в нем все человеческое, «уничтожая» его попытки приобщиться к подлинному Бытию. Душа человека превращается при этом в «свалку» из фрагментов чужих мыслей и текстов, а он сам – в несвязное повествование, рассказ, написанный душевнобольным графоманом. Именно в этом контексте М.Фуко объявил о «смерти Человека». — 88 —
|