|
иногда можно было видеть все три его лица по очереди. В начале разговора казалось, что он не слушает и не понимает. Он выглядел равнодушно и отстранение. Перед вами как будто был человек, который мог часами оставаться погруженным в странное созерцание, а после полуночи, когда товарищи покидали его, вновь впадал в длительное одинокое раздумье - вождь, которого сотрудники упрекали в нерешительности, слабости и непоследовательности... И тут, совершенно внезапно, как будто некая рука нажала на кнопку, начиналась страстная речь, он говорил повышенным голосом, гневно, нагромождая один аргумент на другой, многословно, будто щелкая бичом, грубым голосом, с раскатистым "р", с переливами, подобно речи тирольца из отдаленнейших горных долин. Он бесновался и грохотал, как будто говорил перед многотысячной аудиторией. Затем в нем просыпался оратор, великий оратор латинской школы, трибун, говоривший глубоким грудным голосом, свидетельствовавшим об убежденности, который совершенно инстинктивно использует все риторические фигуры и мастерски переключает все регистры красноречия, не знающий себе равных в остроте иронии и насмешки. А для масс это - нечто невиданное и неслыханное, ибо политическое красноречие в Германии в общем и целом и монотонно, и скучно. Если уж Гитлера понесло в доклад или филиппику, то нечего было и думать, чтобы прервать его или возразить ему. Допустивший подобную неосторожность был бы незамедлительно уничтожен взрывом гнева, подобно тому, как были повержены громом Шушниг или Эмиль Гаха, попытавшиеся оказать ему сопротивление. Это могло продолжаться четверть часа, полчаса или три четверти часа. Затем поток вдруг прекращался, казалось, что он иссяк. Можно было подумать, что у него сели аккумуляторы. Он замолкал и расслаблялся. В этот момент можно было высказать возражение, противоречить ему, предложить другую редакцию, поскольку он уже не злился: он колебался, выражал желание обдумать вопрос еще раз и пытался отложить — 91 —
|