|
Современная естественнонаучная картина мира удручает. Если древние эллины еще надеялись, что кроме пустоты есть хотя бы атомы, то после Гейзенберга радостно воскликнув: «нет ни атомов, ни пустоты!» затихаешь перед следующим вопросом, а кто же тогда восклицает? Вариант ответа, что есть лишь самоорганизующая информация — как-то не вдохновляет. Другая сторона этой проблемы заключается в том, что исходно наука претендовала на раскрытие тайн и общедоступность знания. Парадокс современной ситуации заключается в том, что в погоне за конкретным позитивным знанием науки становится все более кастовой, а знание — эзотеричным, доступным для понимания только сообществу узких специалистов, занимающихся данной проблемой. Третья сторона этой проблемы имеет прямое отношение к психологии. Новое, «эзотерическое» знание, полученное «естественными науками» оказывается никак не связанным с естественным горизонтом жизни человека, более того, оно противоречит если не всем, то почти всем его базовым мыслям и чувствам, делает его реальные проблемы иллюзорными. Кроме того, появляется насущная необходимость в касте истолкователей этого нового знания; новые жрецы — жрецы науки должны объяснить налогоплательщику, на деньги которого функционируют их храмы, свою важность и полезность. Итак, в основе понимания лежит акт принятия информации, знания «на веру». Современная цивилизация основана на вере и без нее немыслима. В процессе своего роста и развития человек непрерывно сталкивается с потоком «откровений»: сначала от родителей и близких, потом от друзей и учителей, врагов и любимых. И каждый раз, сознательно или бессознательно делается выбор: верить или не верить. Для ребенка откровением является то, что крик может быть дифференцирован на звуки, а их сочетание, оттенок и уровень громкости приводят к ответной реакции родителей. Для ученика первого класса откровением может стать таблица умножения, а в девятом — теория относительности. И все человеческое познание и цивилизация основаны на доверии к тому, что определенный набор черточек или звуков имеет некоторое значение, большее, чем это дано в непосредственном восприятии. И если предположить, что это базовое доверие вдруг исчезнет, неважно в силу каких причин, то цивилизация погибнет. Человечество уже не может обходиться без своих артефактов, а артефакты без человечества не имеют смысла. Из предыдущих рассуждения вытекает несколько следствий. Так, для психологических теорий характерно то, что на первом этапе своего развития психология была частью религии, и принималась или не принималась человеком как неотъемлемая часть религии. Психологические теории буддизма, например, апеллировали к Будде, и если и возникали вопросы, то они касались глубины и полноты истолкования. На метафизической фазе развития психология являлась частью философской, метафизической системы и принималась или не принималась вместе с системой, основанной в том числе и на авторитете основателя, например Аристотеля или Конфуция. Здесь вопросы доверия обострились. Хотя доверие к целому и определяло, в основном, доверие к части, но системы Аристотеля и Конфуция существовали в конкурентной среде, и появилась процедура, напоминающая верификацию: если некоторая часть системы оказывалась приемлемой, вызывающей доверие, то это доверие распространялось и на всю систему и на ее автора. На следующем этапе психологии как естественной науке или дисциплине, претендующей на научный статус, необходимо выступать самостоятельно, не опираясь на авторитет того большего, чьей частью она была. Кроме того, наука должна опираться на факты, данные непосредственно, и пользуясь своим дискурсом, основанном на доверии (взаимном) членов научного сообщества, строить свои, присущие именно этой науке теории. Здесь в проблеме доверия происходит очередное смещение акцентов: теперь во главу угла ставится вопрос доверия к конкретному человеку — ученому. Возникают и развиваются научные школы, апеллирующие к авторитету конкретных ученых. — 33 —
|