|
4. Можно указать еще на неприятеля, энергично задерживающего всякие мероприятия в интересах осуществления реформы. Но он в такой мере внедрился в человеческую природу, что постепенное его сведение на‑нет может быть обусловлено лишь медленным качественным улучшением человечества. Я имею здесь в виду всю эту массу пережитков, предрассудков, суеверия на почве мистицизма, догматов религии, мод и пр. Пришлось бы стать на путь распространенных проповедей морального направления, если бы мы задались здесь целью громить порок, обязанный своим происхождением и развитием одному лишь свойству людей обоготворять и свято чтить все, что осталось для него в минувшем, давно прошедшем. Мы взамен сошлемся на Шиллера (смерть Валленштейна, акт I, сцена 4): Валленштейн: "…враг Невидимый, что борется со мною, В груди людей, что страшен для меня, Лишь трусостью своею молодушной — Вот этот враг опасен мне. Не то Грозит бедой и вызывает ужас, Что видим мы живым и мощным, нет — Ужасна и опасна только пошлость Ничтожная, то вечное вчера, Которое существовало вечно. И вечно возрождается, и вновь Жить будет завтра, ибо живо нынче. Да! из рутины создан человек, Кормилицей ему была привычка, И горе тем, кто у него в дому Дотронется до утвари почтенной Старинных лет, наследья дорогого Его отцов!.. Что прожило года, То действует, как сила освящснья; Что старости покрыто сединой, То для него божественно. Будь только Владетелем — и право за тобой, И сохранит ненарушимо свято Его толпа. Самые низменные человеческие страсти, зависть, ненависть, тщеславие, скопидомство, сладострастие, сплетни, властолюбие, лень и tutti quanti — пользуются услугами предрассудка и веры в авторитетность, «вечное вчера», мистику и т. д., в связи с сознательным или бессознательным лицемерием, а также более или менее ясными софизмами, чтобы окружить себя почтенною мантией священной старины и ссылаться в своей пошлости на непреложные авторитеты древности. Таким путем достигалась возможность не только оправдывать, но и восхвалять какую угодно низость! Мне вспоминается характерный спор, которого я никогда не забуду, на борту трансатлантического парохода, с французскими дворянами‑католиками. Они упорно, не отступая ни одной пяди, утверждали необходимость безобразнейших половых эксцессов, неслыханных парадоксов и бессмыслиц, ни на чем не основанных. Человек со стороны, лишенный предрассудков, мог бы с уверенностью утверждать, что эти почтенные люди дурачатся. Но они все время оставались глубоко серьезными, с такой же уверенностью, с какою, например, приверженцы дуэли защищают свой бессмысленный кодекс чести. — 368 —
|