|
Одному остроумному человеку принадлежит следующее выражение: «У нагой статуи наиболее неприличным является фиговый лист, а не скрытое под ним». И вполне понятно, что все эти изваянные, нарисованные, а также написанные и высказанные в разговоре фиговые листья действуют возбуждающе на похоть независимо от тех добрых в своей основе намерений, с которыми они были применены; они действуют, как газ и трико, предназначенные скрывать, но через которые скрываемое отлично просвечивает, действуя возбуждающе на чувственность еще в большей степени, чем откровенная нагота. Вообще же эротизм, как будто бы скрываемый, обнаруживает свое влияние более сильно, что и принимается в соображение всеми этими организаторами балетов и аналогичных зрелищ, прибегающих с определенными целями к содействию газа и трико. На всемирной выставке в Париже я видел эротический танец аравийской женщины, носивший название «danse du ventre» (танец живота) и подражавший в соответственных движениях живота, бедер и поясницы движениям женщины во время совершения полового акта. Я, однако, склонен думать, что такая циническая пантомима не в состоянии была эротически влиять интенсивнее, чем туалеты наших дам на балах и вечерах, отличающиеся утонченностью и слишком энергичным декольте, или чем религиозно‑экстатические сцены, описанные ли или в своем месте изображенные (см. главу XI). Но вышеупомянутый танец имел место под ярлыком «этнологии», и присутствовавшие при нем приличные дамы по такой уважительной причине ничем не сочли долгом морально реагировать. Я приведу здесь пример в подтверждение того, что не всегда представляется возможным разграничивать искусство с порнографией. Я ссылался уже неоднократно на романы и особенно новеллы Гюи де‑Мопассана, которому удалось создать, быть может, самое высшее, что до сих пор произведено в сфере тонкой психологии любви и полового стремления. Его произведения (за незначительными исключениями), с моей точки зрения, ни в каком случае нельзя признать порнографическими, хотя в них и можно натолкнуться на весьма рискованные подробности. Порнографии тут нет по той причине, что произведения эти истинно человеческие, и все недостойное и безобразное не выставляется в качестве чего‑либо соблазнительного, хотя произведения, конечно, лишены морализирующих выводов автора. И в том‑то и следует видеть старый ловкий прием эротического пустосвятства, что запретный половой плод в соблазнительных образах преподносится под просвечивающей личиной слов и выражений, исполненных внешнего негодования и благочестия. Порок подвергается суровому осуждению, но вместе с тем изображается в таких формах, что читатель захлебывается. Этого, конечно, не найти ни у Мопассана, ни у Золя. Половая испорченность и разврат, выставляемые на показ у этих писателей, скорее наводят на печальные размышления и, во всяком случае, вызывают отвращение. Но издатель Мопассана посмотрел на дело совершенно иначе, преследуя, главным образом, конечно, интересы рекламы и сбыта. И произведения Мопассана были снабжены им такими изображениями, что жалко становится автора. Сказанное может быть иллюстрировано и следующим противопоставлением. Эротические стихотворения Гейне могут быть сравнены с романами Мопассана. При этом можно различить некоторую порнографическую черту у Гейне, хотя искусство его чрезвычайно утонченно, но ему изменяет нередко этическое чувство, свойственное произведениям Мопассана. — 359 —
|