|
С другой стороны, если на переднем плане присутствует склонность к смирению, "ушедший в отставку" склонен к низкой самооценке. Он может быть кротким и не считать себя особенно важным лицом. У него могут быть установки, которые мы вряд ли признали бы смирением, если бы не разбирали так подробно решение о полном смирении. Он часто остро чувствует потребности других людей и тратит добрую часть жизни на помощь или услуги другим. Он часто беззащитен перед натиском или навязчивостью и скорее примет вину на себя, чем обвинит других. Он может очень бояться задеть чьи-то чувства. Он склонен к уступкам. Эта последняя склонность, однако, определяется не потребностью в привязанности, как у смиренного типа, а потребностью избежать трений. Есть у него и подспудные страхи, указывающие, что он боится потенциальной силы тенденции к смирению. Он может, например, выражать тревожное убеждение, что если бы он не отстранялся, ему бы сели на шею. Подобно тому, что мы видели в отношении захватнических тенденций, смиренные тенденции тоже представляют собой скорее установки, чем активные, властные влечения. Характер страсти придает смирению зов любви, а здесь его нет, поскольку "ушедший в отставку" решил не хотеть и не ждать ничего от других и не входить в эмоциональные отношения с ними. Теперь мы понимаем значение ухода от внутренних конфликтов между влечением к захвату и к смирению. Когда активные элементы обоих влечений исключены, они перестают быть противоборствующими силами; следовательно, не входят больше в конфликт. Сравнивая три главных попытки обрести цельность, мы видим, что в первых двух человек надеется достичь интеграции, пытаясь исключить одну из противоборствующих сил; в решении об отставке он пытается обездвижить обе силы. И он может это сделать, потому что прекратил активную погоню за славой. Он все еще должен быть своим идеальным я, а значит, его гордыня со своими Надо продолжает жить, но он отбросил активные влечения к ее актуализации – то есть прекратил действия по ее воплощению в жизнь. Подобная обездвиживающая тенденция действует и по отношению к его подлинному я. Он все еще хочет быть самим собой, но с его задержками на инициативу, усилия, живые желания и стремления, он накладывает и узду на свое естественное влечение к самоосуществлению. Как в рамках идеального, так и подлинного я, он ставит ударение на быть, а не на "достичь" или "дорасти". Но тот факт, что он все еще хочет быть собой, позволяет ему сохранить некоторую непосредственность в эмоциональной жизни, и в этом отношении он может быть менее отчужденным от себя, чем другие невротические типы. У него может быть сильное личное чувство – к религии, искусству, природе – то есть, к чему-то внеличному. И часто (хотя он не позволяет своим чувствам сблизить его с другими людьми) он может эмоционально воспринимать других и особенности их нужд. Эта сохраненная способность выступает более выпукло, когда мы сравниваем его со смиренным типом. Последний точно так же не убивает в себе положительные чувства, напротив, он их заботливо взращивает. Но они становятся чересчур театральными, "ненастоящими", поскольку поставлены на службу "любви", то есть сдаче на милость победителя. Он хочет потерять себя в своих чувствах и в конце концов обрести цельность, слившись с другими. "Ушедший в отставку" хочет сохранить свои чувства в глубине своего сердца. Сама идея слияния неприятна ему. Он хочет быть "собой", хотя имеет смутное представление, что это значит, и фактически путается в этом вопросе, сам того не понимая. — 216 —
|