Происхождение марксистской психологии

Итак, мы будем исходить из того, что дискуссия между Корниловым и Челпановым началась еще в 1922 г., но вначале она носила только устный характер и, кроме того, была коллективной: Челпанов со своими учениками и последователями полемизировал с Корниловым и другими психологами-марксистами.

Непосредственно переходя к работам Челпанова и Корнилова, посвященным дискуссии о марксизме, следует обратить внимание на то, что в качестве первой публикации Корниловым «марксистской работы» обычно указывается его доклад на первом съезде [48], а в качестве первой работы Челпанова – брошюра «Психология и марксизм» [128] (первое издание вышло в 1924 г.). Однако из нижеследующих слов Корнилова можно сделать вывод, что еще до первого съезда Челпанов обратился в вышестоящие инстанции с «докладной запиской», где доказывал необоснованность марксистских претензий К.Н. Корнилова (а также В.М. Бехтерева и П.П. Блонского). Корнилов писал, что сначала Челпанов обратился с докладной запиской в Главнауку, дабы «обратить внимание на очень серьезное ошибочное толкование идеологии марксизма в применении к разработке научной психологии», а затем уже выпустил брошюру «Психология и марксизм» [54, с. 231].

Из дальнейших слов Корнилова следует, что текст этой записки близок к тексту брошюры «Психология и марксизм». Так, Корнилов риторически спрашивает: «Кто же является этими неправильными истолкователями марксизма в отношении его к психологии? Таковыми оказываются, по докладной записке проф. Челпанова, «некоторые лица – Блонский, Корнилов …» [54, с. 231]. При этом Корнилов ссылается на текст брошюры Челпанова [128, с. 7]. В конце статьи К.Н. Корнилов позволяет себе саркастически высказаться по самому факту записки Челпанова в Главнауку: «Какой же вывод можно теперь сделать из всей этой брошюры о психологии и марксизме проф. Челпанова? Что касается «психологии» проф. Челпанова, то она, несомненно, самая что ни на есть «эмпирическая», основанная, по-видимому, на длительном «опыте», ибо в случае каких-либо принципиальных разногласий – сейчас же она превращается в «докладную» по начальству» [54, с. 242].

Эти слова показывают нам весьма слабое представление Корнилова о научной этике при ведении научных дискуссий. Действительно, что предосудительного в докладной записке Челпанова как факте? И разве сам Корнилов не писал «докладных начальству» по поводу философских взглядов Челпанова? И разве можно в тексте научной статьи ссылаться на неопубликованный документ? С таким же успехом Корнилов мог бы цитировать и комментировать и устные высказывания Челпанова. Но слова Корнилова свидетельствуют помимо прочего о том, насколько сильно и докладная записка, и брошюра Челпанова задели Корнилова. Очевидно, Челпанов попал в самое больное и уязвимое место в теоретических построениях Корнилова, ставя под сомнение его марксизм. Свою роль (о чем мы писали в § 1 главы 2) могло сыграть и то, что заведующим Главнаукой в то время был профессор И.И. Гливенко, учившийся у Г.И. Челпанова в Киеве, а затем работавший вместе с ним на историко-филологическом факультете Киевского университета.