Лекции по общей психологии

И наконец, я не могу пропустить, будучи, откровенно говоря, почитателем Ланге, еще одну очень важную мысль, которая как-то утоплена была у многих авторов, писавших до Ланге, в период лангевских работ, да и в послелангевский период. «Не существует для субъекта, — писал Ланге, — никакого отличия и никакого отдельного существования тех двух компонентов, которые открывают научный анализ и научное исследование». То есть реальных ощущений от объекта и вот этого представления, значкового, схематического, еще не конкретизировавшего себя в реальной чувственной ткани, сказал бы я своим языком. Субъективно и то и другое, слитое, приписывается объекту. И самое сильное положение Ланге в этой связи состоит в том, что этот субъективный (в смысле Ланге, «субъективный» не значит откуда-то с неба упавший, субъектом порожденный, а субъективный в смысле воспроизведенный субъектом в данный момент) образ памяти неотделим от объективного, имеется в виду от всех физических параметров, воздействию которых в данный момент подвергаются органы чувств, анализаторы человека.

Да, товарищи, неотделим. И мы все последние годы стараемся экспериментально отделить то, что идет прямо как воздействие объекта (скажем, в зрительном восприятии — то, что дает проекцию на сетчатке глаза), от того, что является тем самым, что должно найти себя в этих реальных воздействиях, вот в этих реальных физических параметрах воздействий от актуального объекта. И это мы пробуем достичь в последние дни, не то что годы, в исследованиях у нас на кафедре общей психологии. Мы стараемся это сделать вот каким приемом: изменить все эффекты на периферии, то есть в органах чувств, применительно к зрительному восприятию, на сетчатке, путем извращения сетчаточных образов. (Ну, образами это нельзя назвать, тут часто употребляют английский термин «паттерн», в общем, узоров, проекций, которые плохо или хорошо на сетчатке строятся этими актуальными воздействиями.) Менее совершенные, конечно, чем зрительный образ, который мы получаем. Они какие-то чудные, извращенные, я об этом говорил, когда мы занимались ощущением и восприятием, мы теперь возвращаемся к другим проблемам. Вот мы стараемся их развернуть, повернуть, например, изображение с помощью линз на сетчатке. А можно без линз обойтись? Можно и так устроить это разведение, только это трудно. Для этого нужны специальные условия, верно? И то иногда, вдруг, при очень резких разведениях или при особой изощренности испытуемого, удается вдруг отличить, что он получает в качестве актуальной картины и что он видит. То есть предметное восприятие от собственно сенсорных эффектов. Вот так. Понимаете? Тезис о неотличимости, о полном субъективном слитии справедливо подчеркивается Ланге. Поэтому, когда я внимательно рассматриваю этот микрофон, который стоит передо мной, то, конечно, я вижу этот микрофон, правда? В этом тот вклад, который делает наличие вот этой ориентирующей меня в мире схемы, вот этого тощего образа памяти, вот этого пока схематического, ну, скажем, представления о микрофоне, достаточно общего. И вот теперь я его вижу, вот это и вот это, вот оно теперь впитало в себя реальное воздействие, это и значит, что я направил свое внимание на микрофон, в соответствии с Ланге. Вам понятно, как строится, почему произвольное? Оно целевое, потому и произвольное, то есть волевое, оно целеподчиненное, и цель выступает в виде этих накопленных результатов, продуктов, этих накоплений, и эти накопления падают не с неба, это не категории врожденные, это не озарение, это не значение, которое неизвестно откуда попадает в мою голову. Это память. И я начал с того, что немножко сдержанно отнесся к старой терминологии: «образ памяти» вместо представления, а пришел к тому, что очень методологически сильно говорить в этом контексте о памяти, показывая этим опытное происхождение и этих схематизированных, обобщенных, каких угодно, тощих представлений. Замечательный мысленный эксперимент можно проделать с различением припоминания и узнавания. Вот узнавание — это великолепное выражение, можно сказать, памяти, одно из ее выражений, способность сохранения старых впечатлений, и вот я узнаю сидящего передо мной человека и блеклый, качающийся, колеблющийся, схематизированный очень часто, расплывающийся, как показывает сам Ланге в своих исследованиях, в первый момент, образ наполняется вот данным актуальным воздействием, причем для того, чтобы узнавание произошло, мне не нужно было ранее видеть товарища, здесь сидящего, в ярко-синем свитере, в этой одежде и в этом ракурсе, правда? Значит, работает что? Не живость конкретного инерционного образа памяти, а обязательно схематизированного, обязательно тощего. В каждый данный момент, когда я теперь выбираю среди вас, аудитории, знакомое мне лицо, то есть направляю внимание, когда я вырываюсь из этой массы раздражителей, осуществляю избирательность, вот тогда-то и происходит чудо: приобретение плоти всегда несколько бесплотным образом памяти, то есть тем, что мы называем представлением. Вот в узнавании, и к этому апеллирует Ланге, необыкновенный эффект. Вот потому-то Ланге настойчиво возвращает термин «образ памяти» — памяти, товарищи, памяти, а не категории. Не спиритуальных сил апперцепции — памяти. Он называет эти самые образы памяти, иногда применяя удивительные в каком-то смысле термины: идея, представление, внутренняя речь, не делая специального, то есть принципиального, различия в тех разных оттенках, которые несут в себе эти значения, эти понятия: идея, представление или понятие о внутренней речи. Вот на этом я обрываю, товарищи, изложение. Обратите внимание: я не изложил теории Ланге. Я излагать ее буду в следующий раз.