|
Порядок и экспрессия были главными инструментами запечатления. Будучи вспомогательной по отношению к речи и письменности, мнемотехника, по существу, возвращала от фонетического письма греков и эллинов на шаг назад, к идеографии, т. е. к сближению знака и образа, устранению звуко-буквенного принципа. Этот прием наблюдается, кстати, и в других паллиативных системах записи, от эстрадной мнемотехники до методик и психологических экспериментов по обучению детей. Там тоже абстрактные буквы <подпираются> образами, эмоционально-смысловыми ассоциациями, жестами - всеми ресурсами живого опыта и тела. В мире, где даже ученые больше говорили, чем читали и писали, запоминаемое слово должно было в конце концов прозвучать. Устное изложение - конечная цель запоминания, поэтому надо использовать и звук, и движение. Телом и голосом отмечают важность отдельных мест. Мысль не отделяют от плоти, наоборот, пронизывают ощущениями и эмоциями. Память, подобно античному театру, переполнена фигурами в патетических позах. Это - images (образы), искусственные стимулы дня кодирования запоминаемого материала, которые будут расставлены по выб-446 Развитие психики в истории ранным местам. Образы-фигуры могут приходить из магии и сопровождаться заклинаниями. Так появится чернокнижная память, осуждавшаяся церковью. В средние века для images часто использовались аллегорические фигуры добродетелей. Образы запоминания расставляются на страницах Библии, чтобы помочь проповеднику в толковании Писания. Богатое живописное и скульптурное украшение храма несет не только идеологическую и эстетическую нагрузку, оно дает единицы запоминания библейской истории, христианского вероучения. Даже концентрические круги ада в <Божественной комедии> Данте и композиции церковных фресок могут считаться элементами схоластической мнемонизации. <...Новое разнообразие и одушевленность образов Джотто, новый прием, которым они отделены от фона, их новая духовная интенсивность - все эти блестящие и оригинальные черты могли быть стимулированы влияниями схоластической искусственной памяти и ее могущественным представлением как части Добродетели> [Yates, 1966, р. 94]. Средневековая память настолько аксиологизирована, что сама воспринимается как одна из добродетелей - способность давать верующему правильную и моральную картину устроенного Богом мира. Индивидуальная коллизия воспоминания связана с разгадкой предопределения, существующего для каждого человека, но не каждому открытого. <В том месте книги памяти моей, до которого лишь немногое можно было бы прочесть, стоит заглавие, которое гласит: Incipit vita nova (<Начинается новая жизнь>)>- так открывает свое автобиографическое повествование Данте. Книга памяти поэта начинается на десятом году его жизни. Предыдущее не то чтобы неизвестно, но безразлично Книге. Ясно, что памятью можно назвать лишь то, что попало на страницы, а все остальное-неосмысленное, ничтожное прозябание [Данте Алигьери, 1967, с. 191. — 296 —
|