|
Наследство гештальт-психологии трудно оценить. Гештальтистские демонстрации и принципы организации все еще можно встретить в учебниках по психологии. Их величайший вклад состоит в новой формулировке изучения восприятия: «резать природу в суставах». Они возражали не против расчленения опыта на части, а против анализа произвольных частей (М. Henle, 1985). Возможно, благодаря влиянию гештальта психологи испытывают настороженность по отношению к наложению дотеоретических предположений на их данные, а взгляд В. Кёлера на мозг как самоорганизующуюся систему возвращается, так и не получив признания, в коннекционистскую психологию и нейрологию. Тем не менее призывы гешталь-тистов к целостности и единству кажутся слабым голосом, доносящимся из уте- 124 Часть II. Основание психологии рянной ныне культуры Bildungsburger. Возможно, лучший итог влияния гештальт-психологии предлагает один из последних живущих ныне гештальт-психологов, А. С. Лачинс. Он признал (A. S. Luchins, 1975), что терминология гештальта часто используется в современной, особенно американской, психологии, но отрицал, что концепции, к которым относятся эти термины, претерпели ассимиляцию. Возможно, что, подобно В. Вундту, гештальт-психология с ее упором на целое, на синтез и на помещение психологии в рамки более широкого «общего понимания человеческого существования» слишком соответствовала духу «мандаринов», чтобы пойти на экспорт. Поворот к практике: прикладная психология В основной своей массе академические немецкие психологи сопротивлялись идее о том, что психология должна стать прикладной дисциплиной. В. Вундт и психологи его поколения смотрели на психологию как на часть философии, но большая часть психологов следующей генерации хотела превратить ее в полностью естественную науку. Академические психологи сопротивлялись превращению психологии в поле практической деятельности по трем причинам. Первая заключалась в огромной ценности, которую в Германии «мандаринов» придавали чистой науке ради науки. Практические предприятия организовывали для зарабатывания денег, а не для культивирования души, а именно последнее было целью науки «мандаринов». К. Стумпф, например, боялся превращения психологии в поле узкой специализации, лишенное Bildung. В частности, он неприязненно относился к «американцам того сорта, которые стремятся получить степень доктора философии как можно быстрее и используя максимально возможное количество механической работы» (цит. по: М. G. Ash, 1995, р. 35). Во-вторых, немецкие академики добились Lehrfreiheit — академической свободы изучать и преподавать то, что им хочется, в результате политической сделки с Бисмарком. Академики могли делать все, что им хотелось, в пределах Академии, но им не позволялось вмешиваться в общественные и политические вопросы (К. Danziger, 1990). В-третьих, даже когда немецкая психология приняла функциональную направленность, занимаясь больше психическими процессами, а не психическим содержанием, каковой переход мы и наблюдали в случае вюрцбургской школы, ее функционализм не был связан, как американский функционализм (см. главу 9), с дарвиновской эволюцией. Немецкие идеи оставались философскими, тогда как американцы смотрели на разум как на практический орган приспособления к окружающей среде. Таким образом, американцы делали упор на том, как разум управляет повседневной жизнью, и, следовательно, на том, как помочь или улучшить его функционирование, тогда как немецкие психологи уделяли основное внимание традиционному гносеологическому вопросу: как разум познает мир (М. G. Ash, 1995). — 125 —
|