80 лет одиночества

Сегодняшняя педагогика уверена, что телесные наказания отрицательно влияют на самосознание и чувство собственного достоинства ребенка. Для условий, в которых порка выглядит исключительным, чрезвычайным событием, это заключение, вероятно, справедливо. Но ведь было время, когда порка была массовой. Можно ли сказать, что в таком обществе индивидуального достоинства вообще не было? В Англии официально санкционированная порка сохранялась в школах, в том числе аристократических, вплоть до самого недавнего времени. Тем не менее никто не упрекал английских джентльменов в отсутствии чувства собственного достоинства, напротив, указание на развитое личное достоинство и гордость присутствует в любом иноземном стереотипе англичанина.

Не совсем однозначны и данные о стилях воспитания в конкретных семьях и средах. Сравнительно-исторические (как и психологические) исследования показывают, что конечный эффект воспитания зависит не от отдельных мер воздействия, а от общего социокультурного и личностного контекста, в котором эти меры применяются и – немаловажное дополнение – воспринимаются ребенком.

С точки зрения социальной педагогики, здесь также есть вопросы. Прежде всего: как соотносятся друг с другом а) телесные наказания вроде порки или шлепанья и 2) насилие над ребенком, злоупотребление его зависимостью (child abuse)? Во многих случаях эти понятия совпадают, но всегда ли? Общественное мнение не склонно автоматически подводить телесные наказания под категорию «насильственных действий», «жестокого обращения с детьми» и «злоупотребления детьми».

В общем, тут есть над чем подумать, даже безотносительно к российским реалиям. И все это органически связано с моими прошлыми работами, начиная с 1970-х годов. Разбросанность моей тематики не так велика, как кажется со стороны. Если это и безумие, то в нем есть своя логика.

Подводя итоги

Лед крепкий под окном, но солнце пригревает, с крыш свесились сосульки – началась капель. «Я! я! я!» – звенит каждая капля, умирая. Жизнь ее – доля секунды. «Я!» – боль о бессилии.

Но вот во льду уже ямка, промоина, он тает, его уже нет, а с крыши все еще звенит светлая капель…

Капля, падая на камень, четко выговаривает: «Я!» Камень большой и крепкий, ему, может быть, еще тысячу лет здесь лежать, а капля живет одно мгновение, и это мгновение – боль бессилия. И все же «капля долбит камень», многие «я» сливаются в «мы», такое могучее, что не только продолбит камень, а иной раз и унесет его в бурном потоке.

Михаил Пришвин

Старых людей часто тянет философствовать. Свое общее понимание современного мира (эти мысли кажутся мне абсолютно тривиальными, но не все их разделяют) я суммарно изложил в тезисах доклада на VIII международных Лихачевских научных чтениях (Санкт-Петербург, 24–25 мая 2007 г.).