|
На минуту, в буквальном смысле, смычок Терезины Туа может еще в виноватом интеллигентном человеке заглушить ощущение неопрятного душевного состояния и оживить неопрятно живущую совесть («в ореоле восторга»), но раз кончился концерт и виноватый интеллигент вышел на улицу, так его и обдало настоящим смрадом замусоренной действительности. В № 85 той же самой газеты «Дон» напечатана заметка репортера, озаглавленная «От угла до угла». Прочитайте и скажите, что это такое? «Как-то на днях, – пишет он, – я ночью возвращался по Дворянской. Слышу впереди меня крики, ругань. Дохожу до конторы и вижу компанию, человек в пятнадцать, не то мастеровых, не то из ночных рабочих. Идут они под конвоем полицейских. Я прошел дальше; ко мне подходит, вероятно один из отставших, измазанный, растрепанный субъект. Плачет навзрыд. – Что с тобой? – спрашиваю. – Побили, вот как, смерть моя! И папеньку взяли в участок. – А ты чего же отстал? – Отстал! – передразнил он меня. – Не взяли, вот и отстал. Говорил: папенька, возьми! А он мне говорит: „проваливай ты к чорту“, а он мне отец! – Где же вас схватили? – У Петровского плаца. Нас же побили и нас же – в участок. Нет, почему меня не взяли? Па-а-а-пенька! – завопил он во всю глотку и, шатаясь, побрел дальше. Не доходя до угла Вяхиревской гостиницы – это было тоже не так давно, – я возвращался с купанья; вижу, из-за угла выходит приземистый, оборванный, босой, с едва прикрытою грудью человек. Он слегка пошатывается, но молчит. Всклокоченные волосы, ужасная наружность такого человека говорят и об его промысле и об его жизни, и, встретившись с ним, не обойдешь, а от изумления остолбенеешь. Немного дальше, у решетки парка, лежит какая-то масса и орет во всю глотку: – На земле мой дух унылый! – Друг мой, вставай! – говорит сосед из его же друзей. – Ведь плохо нам будет: препроводят куда следует. – На земле мой дух унылый! – Дьявол ты этакой! Тебе говорят, вставай! – На земле мой дух… Я пошел дальше. Встречаю высокую, плечистую женщину, прикрытую только до колен, с голыми руками и шеей, скрытой под какою-то тряпкой. Голова не то завязана, не то покрыта; одни глаза виднеются, и что за глаза! Не дай господи! Иду еще дальше. – Прохожий, а прохожий! Ты думаешь, я пьян? Нет, врешь, пьян тот, кто лежит на земле, а сам кричит „упаду!“ Вот это пьян! – внушительно говорит тоже внушительной наружности фигура, в одной рубахе, с бутылкой в руке, которою (бутылкой) она махала с намерением, как ничего не содержащую, разбить о садовую решетку. — 272 —
|