|
Нет! Страх давно уже не спасение в настоятельных общечеловеческих нуждах деревни, и старики, как специалисты по этой только части, как люди, не умеющие проповедывать ничего иного – будь это кстати и не кстати – кое-как еще терпятся новыми поколениями деревни, но уже не пользуются уважением. Хороший теперешний мужик, видевший школу, нередко куда лучше и разумнее любого старика даже в хозяйственных делах, и немудрено: он уже отведал «воли». Теперь на волостном суде бывают иногда такие сцены: – Господа судьи, – жалуется упрямый, нескладный и зараженный страхом и деспотизмом отец, человек несомненно уж прошлых времен, – прошу наказать моего Мишку. Способов мне нет, старику, жить с ним… Не слухает меня, мошенник, ни в едином слове… Пущай идет вон из моего дома и с жененкой своей… – Что ж? – говорит сын. – Я уйду, да ведь ты помрешь с голоду… Кто тебя будет кормить-то? Ведь ты это зря ворчишь… Скучно тебе, потому что я тебе всякий покой дома делаю… Чего тебе надо? Я тебе отвел целую половину, а ты все ворчишь; печку тебе поставил, кофей пьешь, когда угодно. Чего тебе? Ну я уйду, ну что ты будешь делать? – Не смей мне прекословить… Страху никакого нет, набалованы… непочетчики… – Это вы, старики, точно что набалованы… Как была ямская гоньба, так вы никакого крестьянства не знали, только в трактире чай пили… А я, твой сын, сам с малолетства начал крестьянством заниматься, со слезми… Ты мне косы не дал, серпа в доме не было… Я – крестьянин и тружусь, работаю, и ты мне не указчик, потому – ты ничего не понимаешь; тебе бы только мудрить да пьянствовать, а смыслу в тебе нет нисколько… – Вот извольте, господа судьи, слышать… Пущай идет из дому вон. – Что с ним разговаривать, с глупым! Он и сам-тоне понимает, что у него язык болтает… Я даже сам могу его выгнать, только жалею… Ты живи-ка да бога благодари, а не мудруй! – Ну вот что, Михайло, – говорит судья, – тытово… Оно точно, что старик обдурел… успокой ты его, уважь, за глупость за евонную… Глуп, это верно, только он тебе пуще надоест. Уважь его дурь древнюю – сядь хоть в темную-то на время, ну хоть на сутки… – Будет что ль с тебя? – спрашивает сын отца, как спрашивал бы взрослый человек малого ребенка. – Потишеешь ли ты, ежели я день в темной просижу? – Да хушь на день его, шельму, посадите, все ему наука. – Наука! Тож о науке бормочет старый хрен! На двадцать копеек – иди чай пить… Нет ли, Иван Иванович, у вас какой газетки? Скучно ведь день целый сидеть… — 129 —
|