|
Иван замолк и с изменившимся, побледневшим лицом проговорил, понизив голос: – Теперь того и жду, что случится что-нибудь худое… – С кем? – Да со мной… Того и жду, что в тоске какой-нибудь сделаю вред. – Отчего же ты так думаешь? – Уж знаю я… Иван замолчал. На лице его было выражение какой-то суровой таинственности. – Домовой у меня по ночам воет на крыльце – вот что я вам уж без всякой утайки объясню. Я мог только сказать: – Неужели? – Верно я вам говорю… Как меня тогда разорить, то есть лошадь-то когда отняли, так он тоже выл, а теперь так, верите ли, каждую ночь воет без устали. Всю ночь с женой, с ребятишками трясемся… Выйдешь в сенцы ночью-то, а он сидит на крыльце, эдак вот обеими руками голову обхватит, да как замотает башкой-то из стороны в сторону, как зальется… Мороз даже по коже дерет! Перед богом вам говорю!.. Уж верно, что-нибудь со мной недоброе случится… Уж очень я обозливши… Тоска меня сосет… Враг шепчет все… Уж на что-нибудь подстроит он меня… Быть мне на каторге – вот что я думаю. – Ну какой вздор! Какие домовые! – Как какие?.. Нет, уж сделайте милость! Мы очень знаем эти дела-то. При покойнике дедушке у нас домовые жили двое; я их сам своими глазами видел… Так они жили тихо. – Своими глазами? – Вот как вас вижу, так и их видал… Да и сейчас я вижу его… – Ну какой же он? – Домовой-то?.. Да обыкновенно уж домового мы подразумеваем под чортом – ну и вид у него… – Какой же у него вид-то? – Как сказать?.. Мутный он весь какой-то… – Глаза есть у него? – Да, и глаза должны быть. Ведь он ходит – должен же глядеть-то. – А ноги? – У него всему надо быть, только что не видишь; а видишь только, что есть он вот тут или тут… А так сказать, чтобы вид какой у него – не могу… Я раз пришел на сеновал, а он лежит – спал, должно быть. – И ты его видел? – Своими глазами. – Ну так на кого же он похож? – Да на домового же и походит. – Одет он во что-нибудь или нет? – То-то нельзя этого знать… А видишь только, что тут он… Вроде как тень, такой мутный, лежит, и сено сквозь него видно. И тут у нас начался самый детский разговор. Я только мог дивиться, какая детская наивная душа сохраняется в этом сильном и добром человеке, в котором запутанная жизнь может накапливать почему-то только зло, только негодование… X. Земельные непорядкиКартины, которые невольно ложатся на бумагу, до того непривлекательны и до того тягостны как для читателя, так и для записывающего их, что мы не будем более делать этого. Довольно знать, что как бесцеремонная жестокость мужика разживающегося, так и нарождающаяся жестокость сердца в мужике разоряющемся имеют один и тот же источник – расстройство земледельческих порядков. Все в глубине души сознают, что земля – одна только непоколебимая и прочная основа благосостояния, что земледельческий труд – один только безгрешный, святой труд, складывающий все частные и общественные отношения земледельцев в безгрешные, безобидные формы. Понято ли достаточно значение земли во всем обиходе крестьянской жизни? Возвращаясь опять к фактической стороне дела, видишь, что земли мало – вполовину меньше, чем нужно, – видишь, что никакой, необходимой при новых условиях крестьянской жизни, хозяйственной системы не выработано. Какой-нибудь сенной пресс, который должен быть таким же общественным достоянием деревни, как пожарная труба, который должен облегчать труд всех земледельцев, составляет источник огромного дохода для единиц: вот этот Парфенов купил пресс и может ничего не делать, обирать мир. Конечно, Парфенов может покупать что ему угодно, но и мир должен иметь свой пресс, свою молотилку, для того чтобы труд облегчился для всех, чтобы не было ненужного зла. — 76 —
|