|
Но вы, пожалуйста, не заключайте из вышесказанного, что мы с Иваном Ермолаевичем какие-нибудь звери. Слава тебе господи, кажется, что бога мы помним, знаем, что значит грех – не маленькие. Совесть тоже у нас есть. Нельзя без этого. И пожалуйста не думайте, что все хромоногие солдаты и их мальчишки перемрут с голоду, а мы будем настолько жестоки, что равнодушно и хладнокровно отнесемся к этому зрелищу. Иван Ермолаевич, надо понять это, не мог иначе поступить, не мог сделать как-нибудь иначе это дело, которое вас возмущает. Ведь в самом деле, разве мало за что Иван Ермолаевич отвечает? А тут приходится отвечать за хромоногого солдата, который пред этим двадцать раз надул того же Ивана Ермолаевича. Хромоногий солдат даже овчинника надул, доброго, сердечного человека. Посовестится ли он теперь? Очевидно, что он по своей природе возьмет хлеб, съест его, а Ивану Ермолаевичу придется за него расплачиваться. Вот почему Иван Ермолаевич и берет хлеб, который ему не нужен. Но вместе с тем он и не злодей, он помнит бога, совесть и грех. Хлеб он точно взял, сколько ему пришлось по разделу, и привез домой, свалил его в амбар и ждет той минуты, когда лично ему ненужный хлеб он должен будет отдать нуждающемуся едоку. Наутро лай собак свидетельствует, что едок приближается к жилищу Ивана Ермолаевича. Идет это ничто, нуль, и ведет за руку дробь – мальчишку, и несет подмышкой целое – поросенка. Это есть хромоногий солдат. – Здорово! – говорит Иван Ермолаевич. – Здравствуй, Иван Ермолаевич. Солдат устанавливает деревяшку на настоящее место. Молчание. – Что, погода как? – спрашивает Иван Ермолаевич. – Кура! Не приведи бог… Чуть было не завяз в снегу-то… Опять молчание. – Вот что я тебе хотел, Иван Ермолаевич… Не возьмешь ли ты у меня мальчонку? – Зачем? – Да что, братец ты мой, ведь зарез мне! – Кто же тебя зарезал? – Кто! Чать сам знаю… Чать уж так… Ничего не поделаешь… В этом-то главная причина, есть нечего! Вот, например, какое дело… Молчание. – А кто, – спрашивает не без глубокого негодования Иван Ермолаевич, – кто меня по весне с мальчонкой-то посадил? – Постой! Погоди ты… послушай ты моих слов, что я тебе скажу… О весне… – Что о весне? О весне я слушал твои слова, верил, а ты как со мной поступил? – Как я с тобой поступил-то? – Д-да! Как ты со мной оборудовал? – Как? Я-то? Ты о весне, что ли? Так еж-жели ты хочешь по совести, по чести – знать, так я тебе скажу… Изволь, я тебе скажу, коли ты ежели хочешь этого, чтобы знать, изволь, вот какова есть моя утроба, видишь вот! Какова есть самая моя утроба, так расшиб-би меня нечистая и разорви мои черевы, ежели я тебя… И т. д. — 47 —
|