|
– Ты что ж денег-то не несешь! – мимоходом адресуется к Петру староста. – Каких денег? – ощетинившись и сверкнув глазами, не говорит, а рычит Петр. Он стоит на крыльце с каким-то синим ведром и при словах: «каких денег?» делает этим ведром такой жест, что староста отступает несколько шагов назад. – Каких тебе денег? – повторяет Петр, относя руку с ведром назад и двинувшись вперед на один большой шаг. – Казенных денег! – тоже орет, отступая однако, староста. – Чево-о? – Денег! вот чего! Слышишь, ай нет? – Ты чего горло-то дерешь? – Ты деньги-то неси, вот что! – Горло-то ты чего, говорю, дерешь? – Я говорю – деньги подавай! – Как-кие? – Такие! – Какие деньги? – Тьфу ты, острожная твоя душа! – произносит староста и торопливо идет прочь. Петр некоторое время молча смотрит ему вслед, сверкая глазами, затем с озлоблением выплескивает из ведра синие помои и победителем уходит в свою хибару. Такого рода неплательщики никоим образом не могут поколебать в обыкновенном слепинском обывателе, обыкновенном сером мужике, полнейшую, безграничнейшую уверенность в том, что нести деньги «надо». Иван Афанасьев, с которым читатель знаком по предшествовавшему отрывку, – образец такой упорной веры в «надо». Наслушавшись речей старосты, познакомившись, благодаря ему, с настоящим положением слепинских платежных сил, я завел с ним речь по этому предмету при первом же свидании… – Ну, как подати, Иван Афанасьич? – Надоть! Иван Афанасьич вздохнул. – Чем же вы отдадите? – Как-нибудь, по силе возможности! И, помолчав, прибавил: – Надоть!.. 6Не знаю, в какой отдел моего мужицкого обозрения девать маленький деревенский эпизод, которым ознаменовались первые осенние дни в Слепом-Литвине, или, вернее, первый куль нового хлеба. Была темная, дождливая осенняя ночь; неумолчно и обильно лил дождь, при порывах ветра начинавший «сечь» в окна и шаркать по крыше… Вся деревня давным-давно спала мертвым сном; был уж второй час ночи, пора самая глухая, непробудная: ни одного живого человека не встретишь на ста верстах кругом. В такую-то пору сидел я за книгой. Какой-то стон и оханье под окном остановили меня. «О-о-о-о!..», «О-о-о-о!..» – слышалось мне, когда я прислонился к стеклу окна… – Мих-хайла-а! – изо всей мочи, напрягая последние истомленные силы, прокричал стонущий человек и опять устало заохал. – Кто тут? – приотворив окно, спросил я. – Ох, родимый, мальчишку ищу… с отцом поехал – ни отца, ни мальчишки… И что сталось!.. о-ох-ох-ох! — 39 —
|