|
– Зачем вам? – Да собственно, чтобы знать-с. Например, откуда, как?.. В нонишние времена, сами знаете, оченно много разных шарлатанов оказывается. – Я приехал жить летом на даче, – категорически отвечаю я. – Мне надо пожить в деревне для здоровья. – Так-с… Стало быть, из Петербурга к нам для здоровья собственно? – Собственно для здоровья. Видишь, какой здесь воздух-то! Вот мне и хочется подышать. – Воздухом-то-с? – Да, воздухом. – Ну, а в Петербурге-то нешто нету воздуху-то? – Есть, да скверный. – Ишь ты ведь! Стало быть, для воздуху? – Да! – Так-с. По машине приехали, насчет, например, воздуху? Молчание. – Очень приятно… Молчит и смотрит на меня, как говорится, «в оба». – Что ж ты, работаешь кровать-то? – Мы работаем-с. Не сумлевайтесь… Будет исправно. – Пожалуйста, поскорей… Шел бы ты работать! – Слушаю-с. И все-таки стоит и смотрит в оба. Наконец нехотя идет и говорит: – Н-ну, очень приятно… Воздух у нас мягкий… Коли ежели вам приятно насчет воздуху… Да мы так только, любопытствуем: кто, мол, такие? Так насчет воздуху – это превосходно! А кровать будет готова, не сумлевайтесь. Идет. – Для воздуху?.. Ловко! Из Петербурга… Та-а-ак. На полдороге остановился, поглядел на меня, посвистал весьма развязно и наконец-таки ушел. Ушел пролетарий, является туз, старшина, богач. – Бог помочь, – говорит он, входя в избу, и, едва я ответил на приветствие, хочу ему подать руку, как он с улыбкой (та самая улыбка, всеобщая) произносит: – Перво-наперво позвольте уж нам наш мужицкий закон соблюсти, богу помолиться, а потом уж и вашу ручку примем. Уж извините! Такое у нас, у мужиков, у дураков, глупое обыкновение. Он помолился на образа, повесил картуз и сказал: – Ну, вот теперь позвольте познакомиться. Следуют те же самые вопросы: откуда, зачем и т. д. Но на этот раз некоторые из моих объяснений проходят без подозрения. Старшина, как человек бывалый, уже понимает, что «для воздуха» можно приезжать из Петербурга даже и по машине и т. д.; но вот заходит речь о паспорте, о том, что в паспорте стоит слово «студент» и другое слово «учитель», и дело принимает другой оборот. – Я удивляюсь, – говорит старшина, – чему только в нонешние времена учат ученых людей! Я к тому, извините, что вот у вас в паспорте сказано «учитель»; ну, вот мне и пришло на мысль… И чему только, я удивляюсь, учат нонича? Двадцать лет его трут и мнут, а – скажите вы на милость – появляется по окончании этого самого курса столь бессовестный человек, что он даже, извините, лба не умеет перекрестить… Я вас, извините меня, не знаю; кто вы такие, мне неизвестно, может быть вы и бога почитаете, опять же я не знаю. Я должен прийти взять бумаги, потому, по нонешнему времени, сколь много шарлатанства… Я не про вас говорю, а только к слову, что сказано вот тут «учитель» – ну, и я к слову насчет, значит, разных подлецов прочих упомянул… Ведь иной бессовестный человек, иной раз встанет утром, рожу свою поганую не умоет – сейчас зажег папиросу или там цыгару, подбоченился, засвистал: фю-фю-фю, шапку в горнице надел, ходит перед образами как ни в чем не бывало… Ведь вот какие есть мазурики! Был у меня «тоже», вот как и вы, этакой бессовестный учитель… Среда, пятница, Петров пост – ему это и внимания не составляет! Земство прислало – дай бог ему здоровья – там тоже всё ученые люди, высчева кругу-смыслу. Пост не пост – пошел на погребицу, облапил горшок молока – лакает, как свинья. Извините, уж я с вами говорю прямо: я пришел к вам по делам; хотите, слушайте меня, хотите нет, а что я пришел – то потому, что я начальник здешний. Вы барин, а я мужик, но я все же ваш начальник, и пришел я по делам; а не угодно меня слушать – как угодно. — 322 —
|