|
– Был слух, что, мол, скончалась-то не вполне правильно?.. – Надо бы хуже, да нельзя!.. Вот как скончалась… Тьфу! Больше ничего! Проговорив это, ястреб еще раз плюнул уже с ожесточением и, запахивая чуйку, с ожесточением прибавил: – Не с покаянием или, примерно, будем говорить, как по-христиански, но, вполне можно сказать, с грабежом окончилась покойница, вот так я скажу!.. Ястреб еще раз плюнул, еще раз запахнулся и продолжал: – Мы торгуем с братом… он в Буграх, а я в Залузье… Капитал один у обоих… Ты знаешь брата-то? – Слыхал… Корней Егоров? – Ну вот. Он самый. Можешь ты понять, каков он есть человек? Прямо сказать – тигр или, например, аспид какой железный… Приедет учитать лавку – так редко когда за ножи не схватимся… Двенадцать фунтов солонины однова я выкинул собакам, грудинку, потому оченно духом взялась, так ведь он, анафема-проклят, чуть было меня не зарезал, дьявол этакой! – Крут! – Чорт въяве, не то чтобы, например, человеку сходствовал… С этаким-то дьяволом я вот двадцать лет маюсь… Кажинный день норовит схватить за горло… Должен же я как-нибудь себя соблюдать. Так или нет? – Само собой! – Н-ну… Я тебе говорю по чести, что мне?.. Н-ну, вот и было у меня, в течение времени, скрыто, значит, тыщи три… значит, в куньем воротнике. Я тебе говорю прямо: под подкладкой, значит, было… Подкладка простегана, все честь честью. Воротник-то этот в сундуке… Вот, братец ты мой, как стала Авдотья-то помирать… и не помню, каким манером я обронил ключ от сундука. То ли обронил, то ли вытащила мать ейная – мать-то при ней была – уж не знаю; только что, гляжу я, мать-то эта самая тихим манером наняла подводу – марш домой! «Прощайте! недосуг, телятники, мол, приехали…» – А есть у вас теляты-то поеные? – перебил другой ястреб. – Есть. – Почем? – Тридцать, тридцать пять… – Гм… Н-ну? – Ну, значит, и оказалось: валяется воротник за сундуком, подкладка вспорота, денег нет… Так меня, братец мой, и затрясло всего… Схватился за дочь – бить! Говори (так и так) – где деньги? Молчит как убитая, а была все время при матери… Тут старшая дочь, от другой жены, от первой, все и открыла. Своими, вишь, руками Авдотья-то отдала матери, а ключ-то, видишь, дочь ей вытащила. Я к Авдотье: «Сказывай, говорю, отдавала матери деньги?» А она, братец ты мой, глядит эдак-то на меня, зубы стиснула – «не скажу!» говорит. Я уж тут – даром что больной человек – вышел из всяких границ… «Н-нет?» – «Не скажу!» Как камень! Так и померла. — 312 —
|