|
– Тут уж давича ломились в кабак-то, да заперт; говорят, после обеден отопрут. – Ну вот видите! Какая же тут вера! Он, как есть, как деревянный, больше ничего. Ему вот вышел денек, он и рад ничего не делать, вот и прет к празднику, а он и жития-то угодника не знает, так, как дикий какой эфиоп. Поглазеть, потолкаться… Теперь вон литургия идет, а он валяется, ему скука. Дьячок прекратил, наконец, свое «пастырское» обличение и за недостатком подлинного гнева замолк. Мы тоже молчали; стояла прежняя тишина и томительное молчание. Вдруг на колокольне раздалось несколько ударов колокола. Валявшаяся толпа вдруг поднялась, как один человек. – Ишь! Вон как! все поднялись! – сказал дьячок. – Как же, все разобрать хочется! Толпа поглядела, поглядела и улеглась опять. – Видно, не разберешь, – сказал солдат, – с мякины-то. – Да-а! Так нам и разбирать… Хоть бы бог дал и с тем справиться, что следует по твоей части, и то слава тебе господи, а то еще… Дьячок не кончил. Солнце начало подвигаться в нашу сторону; я поднялся с лавки и пошел во двор, сам не зная зачем. – Вот как по-нонешнему-то! – в полусерьезном, полушутливом тоне говорила кухарка, сметавшая пыль с последних ступенек лестницы. – Маменька в церкви божией, а дочки тут балясы точат. Сверху лестницы раздался смех. – А тебе какое дело? – послышался девичий голос. – Как какое? А на ком взыщется?.. Я ведь за вами смотреть приставлена? а вы что делаете? – Разговаривали. – Что же такое? – послышался голос Павлуши. – В такое время нельзя балясничать, а надо идти в церкву, да! – Ведь идем! – Эва! когда уж шапки разбирают… Ох, девки, девки! Я вошел на лестницу, тоже потому, что некуда было идти и незачем. Молоденькая девушка, одетая в какое-то нелепого покроя и цвета праздничное платьице, с голыми по локоть худенькими руками и плечами, сбежала мне навстречу. – Пойдем! – сказала она назад, и вместе с двумя другими девушками за ней появился Павлуша. Все они побежали к воротам. – Ты куда? – остановил было я его. – К обедне! – второпях произнес он, догоняя девушек, и умчался вслед за ними. В этот день я не мог уж разыскать его. Сидя на балконе постоялого двора, я смотрел опять на ту же молчаливую толпу и чувствовал, что в этом безмолвном, терпеливом ожидании ею чего-то было много истинной душевной теплоты и глубокой веры, постичь которую я, как человек, не знакомый вовсе с народной душою, решительно не мог. Я видел только эти серьезные, задумчивые лица мужиков и баб, терпеливо ждавших выноса мощей с шести часов утра до трех часов дня. — 198 —
|