|
Крупные дутые бусы в три ряда обвились вокруг смуглой худой шеи; седая голова повязана желтым платком с красными крапинками; низко навис он над потускневшими глазами. Но приветливо улыбаются старческие глаза; улыбается всё морщинистое лицо. Чай, седьмой десяток доживает старушка… а и теперь еще видать: красавица была в свое время! Растопырив загорелые пальцы правой руки, держит она горшок с холодным неснятым молоком, прямо из погреба; стенки горшка покрыты росинками, точно бисером. На ладони левой руки старушка подносит мне большой ломоть еще теплого хлеба. «Кушай, мол, на здоровье, заезжий гость!» Петух вдруг закричал и хлопотливо захлопал крыльями; ему в ответ, не спеша, промычал запертой теленок. – Ай да овес! – слышится голос моего кучера. О, довольство, покой, избыток русской вольной деревни! О, тишь и благодать! И думается мне: к чему нам тут и крест на куполе Святой Софии в Царь-Граде* и всё, чего так добиваемся мы, городские люди? Февраль, 1878 Разговор*Ни на Юнгфрау, ни на Финстерааргорне еще не бывало человеческой ноги. Вершины Альп… Целая цепь крутых уступов… Самая сердцевина гор. Над горами бледно-зеленое, светлое, немое небо. Сильный, жесткий мороз; твердый, искристый снег; из-под снегу торчат суровые глыбы обледенелых, обветренных скал. Две громады, два великана вздымаются по обеим сторонам небосклона: Юнгфрау и Финстерааргорн. И говорит Юнгфрау соседу: – Что скажешь нового? Тебе видней. Что там внизу? Проходят несколько тысяч лет – одна минута. И грохочет в ответ Финстерааргорн: – Сплошные облака застилают землю… Погоди! Проходят еще тысячелетия – одна минута. – Ну, а теперь? – спрашивает Юнгфрау. – Теперь вижу; там внизу всё то же: пестро, мелко. Воды синеют; чернеют леса; сереют груды скученных камней. Около них всё еще копошатся козявки, знаешь, те двуножки, что еще ни разу не могли осквернить ни тебя, ни меня. – Люди? – Да; люди. Проходят тысячи лет – одна минута. – Ну, а теперь? – спрашивает Юнгфрау. – Как будто меньше видать козявок, – гремит Финстерааргорн. – Яснее стало внизу; сузились воды; поредели леса. Прошли ещё тысячи лет – одна минута. – Что ты видишь? – говорит Юнгфрау. – Около нас, вблизи, словно прочистилось, – отвечает Финстерааргорн, – ну, а там, вдали, по долинам есть еще пятна и шевелится что-то. – А теперь? – спрашивает Юнгфрау, спустя другие тысячи лет – одну минуту. – Теперь хорошо, – отвечает Финстерааргорн, – опрятно стало везде, бело совсем, куда ни глянь… Везде наш снег, ровный снег и лед. Застыло всё. Хорошо теперь, спокойно. — 78 —
|