— Брось, — кричат, — а то голову долой! И за руки хотят схватить. И вдруг война началась, такая пошла резня — беда! Из пушек палят, раненые валятся. — Из-за тебя проливаем кровь! Брось! И появилась высокая каменная стена, и воткнуты в стене копья прямо перед глазами, того и гляди, выколют глаз. И стала земля проваливаться, и остался он на одной кочке. Все водой заливает — буря страшная, волны так и хлещут. Снег пошел. Тонет народ, кричит, просят бросить цветок. — А то, — кричат, — измаялись наши душеньки! И вдруг, видит, запылала деревня, и дом свой видит — горит, и какие-то черные с крючками топочут вокруг. — Не пускай! Не пускай его! Пускай горит! А ветер так и воет, подкидывает бревна, несет головни, вся земля горит. Не жив, не мертв, дрожкой дрожит, а держит узелок, не выпускает из рук — будь, что будет! А они, черные, уж так и этак стараются достать его: крючки закидывают, да не могут, — за кругом стоят. И рассвело. Солнце взошло. Слава Богу, миновалось. Он и пошел из лесу, а лес зеленый, птицы поют — заслушаешься. Шел, шел — узелок в руке держит. Вдруг слышит, позади кто-то едет. Оглянулся — катит в красной рубахе и на него, налетел на него, да как жиганет со всего маху, узелок из рук и выпал. Смотрит — ночь, как была ночь. И нет ничего, один белый платок под папоротником лежит, а сам он как есть мокрый: купальская росная была ночь. 1914 Банные анчуткиВо всякой бане живет свой банник. Не поладишь — кричит по-павлиньи. У банника есть дети — банные анчутки: сами маленькие, черненькие, мохнатенькие, ноги ежиные, а голова гола, что у татарчонка, а женятся они на кикиморах, и такие же сами проказы, что твои кикиморы. Душа, девка бесстрашная, пошла ночью в баню. — Я, — говорит, — в бане за ночь рубашку сошью и назад ворочусь. В бане поставила она углей корчагу, а то шить ей не видно. Наскоро сметывает рубашку, от огоньков ей видно. К полночи близко анчутки и вышли. Смотрит, а они мохнатенькие, черненькие у корчаги уголья, у! — раздувают. И бегают, и бегают. А Душа шьет себе, ничего не боится. Побоишься! Бегали, бегали, кругом обступили, да гвоздики ей в подол и ну вколачивать. Гвоздик вколотит: — Так. Не уйдешь! Другой вколотит: — Так. Не уйдешь! — Наша, — шепчут ей, — Душа, наша, не уйдешь! И видит Душа, что и вправду не уйти, не встать ей теперь, весь подол к полу прибит, да догадлива девка, начала с себя помаленьку рубаху спускать с сарафаном. А как спустила всю, да вон из бани с шитой рубахой и уж тут у порога так в снег и грохнулась. — 160 —
|