|
…из-под пепла возникало и пламя измены. – После этих слов в тексте «Отеч. записок» и издания 1870 года следовало: Долго сдерживаемые «неблагонадежные элементы» прорвались, и чем больше употреблено было насилия для стеснения их в прошедшем, чем более таинственности требовалось для их проявления в настоящем, тем пагубнее был тот новый путь, который они для себя выбрали. Это очень резонно поняли «Московские ведомости» того времени, но поняли, однако, лишь тогда, когда факт измены уже совершился. «Представьте себе, – писали они, – что измена действует с открытым лицом: мы, конечно, имели бы полную возможность без труда ее обличить. Но вот, благодаря услужливым людям, накинувшим на это мрачное дело покровы таинственности, оно успело так ловко устроиться и так далеко пустить свои мерзкие корни и нити, что даже мы, несмотря на нашу чуткость, ничего не видали, а следовательно, и обличить никого не могли». На что «Петербургские куранты» (того же времени), в свою очередь, весьма резонно отвечали: «Мы надеемся, что никто не обвинит нас в сочувствии к постыдному делу, подробности которого раскрываются перед нами во всей их гнусной наготе; но, с другой стороны, мы далеки и от тех наивных удивлений, которые заявляются по этому поводу «Московскими ведомостями». Странно было бы требовать, чтобы измена ходила «с открытым лицом»; на то она и «измена», чтобы содержать свое лицо в тайне и во тьме сеять свое пагубное семя. Итак, вместо того, чтобы домогаться невозможного, не лучше ли всем благонамеренным гражданам» и т. д. и т. д. …не что иное, как идиотство, не нашедшее себе границ. – После этих слов в тексте «Отеч. записок» и издания 1870 года следовало: Несмотря, однако ж, на это откровение, страх исчезал лишь мало-помалу. Наслоенный веками, он опутал узами все умы, наполнил безнадежностью и колебаниями все сердца. Казалось, что и идиотству принадлежит какая-то роль в истории, что и за сквернословием стоит вековая сила, которую невозможно сразу устранить, не нанося ущерба сложившемуся строю жизни. Тем не менее сознание, что устранение необходимо, чувствовалось всеми, жило во всех сердцах… С первого взгляда, такое внезапное наитие сознания может показаться необъяснимым. Однако же, если мы пристальнее вглядимся даже в обыденную жизнь, то увидим, что и там факты подобного рода небеспримерны. Бывают случаи, что человек очень долго и терпеливо выслушивает всевозможные сквернословия, и вдруг, в один момент ему делается тошно и невыносимо тоскливо. По внешности, кажется, что перелом произошел внезапно, но нет сомнения, что и ему предшествовала своего рода подготовительная работа, которая где-то незнаемо зрела, покуда, наконец, одно лишнее оглушение не распутало нитей ее. Дело умного оглушителя именно в том и состоит, чтобы угадать, в каком положении находится эта подготовительная работа, и оглушать лишь в той мере, в какой оглушаемый субъект представляется готовым к принятию оглушений. Но Угрюм-Бурчеев, как идиот и прохвост, конечно, ничего подобного не мог ни сообразить, ни соблюсти. Он глушил без всякого соображения с суммою прошедших оглушений и без всякого отношения к оглушениям будущим. Словом сказать, не соблюдал того, что на административном языке называется благоразумною экономией. Стало быть, очень возможно, что его оглушение было тем самым оглушением, которое проливало свет и на все предыдущие, и делало устранение их в будущем настоятельнейшею потребностью человеческого существа. Но, сверх того, у летописца встречается намек и на другое объяснение этой кажущейся внезапности: «Было, – говорит он, – множество молодых глуповцев, которые, незадолго перед тем, для учения, а также ради ратного дела, долгое время странствовали по чужим землям, а к тому времени возвратились в домы свои. И видевши иные порядки, невзлюбили порядков глуповских. И сделалось им жить в своем городе досадно «даже гнусно». Вот эти-то молодые глуповцы, по-видимому, и ускорили пробуждение общественного сознания… — 464 —
|