* * *Он вошел ко мне во всей форме, взволнованный. Губы его были сухи, глаза как-то особенно блестели, все лицо сияло восторженностью. Он был очень мил в эту минуту. – Все кончено! – сказал он, пожимая мне руки, – чаша, которой я так избегал… я уже чувствую прикосновение ее краев к губам моим! – Куда? – В Паскудск! – Исправляющим? – Нет, настоящим. И с производством в действительные. Он сжал губы, как будто хотел овладеть полнотою своих чувств. – Поздравляю! Это шаг! – Бог, который видит мою совесть, он знает, как я не желал этого шага! Как страшили меня эти почести!.. все это мишурное величие! Он опять сжал губы, но, против воли, глаза его затуманились. Повторяю: он очень был мил! – Что же делать, мой друг! – утешал я. – Провидение! надо покориться его воле! Тяжел твой венец – я согласен, но надобно нести его! Неси, братец, неси! Ты пострадаешь, зато Паскудск будет счастлив! – Je le jure![107]воскликнул он, простирая руку. Я принял его клятву и, разумеется, счел за долг прочитать приличную этому торжеству предику. – Помни эту клятву, мой друг! – сказал я, – помни, что говорится про клятвы: раз солгал, в другой солгал, в третий никто уж и не поверит! Ты поклялся, что Паскудск будет счастлив – так и гони эту линию! «Фюить»-то да «не твое дело» бросить надобно! – Какие дрянные, бессмысленные выражения! – Да, душа моя, надоели они! до смерти надоели! Лучше совсем ничего не делать, нежели вращать глазами да сквернословить! Испугать обывателя, конечно, не трудно, но каково-то его в чувство потом привести! Дай же мне слово, что ты никогда не будешь ни зрачками вертеть, ни сквернословить… никогда! – Je le jure! Мы взялись за руки и несколько минут стояли, смотрясь друг другу в глаза, как влюбленные. – Ну, очень рад. И рад не столько за тебя, сколько за Паскудск! – сказал я наконец. – Теперь тебе надобно только великими образцами напитаться. Надеюсь, однако ж, что ты будешь искать этих образцов не в ближайших своих предместниках! – Jamais![108] – Но в древности бывали помпадуры, достойные подражания. Я сам знал одного, который, в течение семи лет помпадурства, два новых шрифта для губернской типографии приобрел!* – Mon cher! я уж думал об этом! Но все это частности… положим, полезные… а все-таки частности! Увы! в истории наших помпадурств нет образцов, которыми мы могли бы руководиться! Даже в самых лучших помпадурах творчество имеет характер случайности. Это не зиждители, а заплатных дел мастера. Один сеет картофель, а о путях сообщения не думает, другой обсаживает дороги березками, а не думает о том, что дороги только тогда полезны, когда есть что возить по ним. Читая летопись этих деяний, нельзя не отдавать им справедливости, но в то же время нельзя не чувствовать, что все это опыты, делавшиеся, так сказать, ощупью. Никто не смотрит вглубь, никто не видит корня. Многие, например, прославились тем, что взыскали целую массу недоимок… — 156 —
|