|
– Так и сказал? – Так и брякнул. Я брат, прямик! не люблю вокруг да около ходить! По мне, коли свинья, так свинья! – Так-то так, а все-таки неосторожно ты поступил. Горяченек ты, брат, справляться с собой не можешь! Прокоп струсил; казалось, он только теперь понял всю неключимость своего поступка. – Тебе что нужно? – продолжал я, – тебе нужно Солитеру ножку подставить да самому на его место вскочить? Следовательно, так ты и должен поступать. Знаешь, что камердинер может словечко замолвить, – стало быть, и должен ты с ним ласковенько: табачку, водочки… Я на твоем месте даже к себе бы его пригласил! А теперь он тебе мстить будет. Прокоп стоял, вытаращивши глаза; вилка, устремленная по направлению к балыку, так и застыла в его руке. – Я, брат, и сам об этом уж думал, – наконец промолвил он. – Непременно будет мстить. Вот сегодня же вечером, как станет с его сиятельства сапоги снимать, и скажет ему: был давеча такой-то, не нравится он мне, невежей смотрит! А завтра ты явишься к его сиятельству, его сиятельство посмотрит на тебя, да и подумает: а кто бишь мне сказывал, что этот человек невежа? какой, в самом деле, грубиян! – А что ты думаешь! ведь это, пожалуй, и вправду так будет! Они, эти хамы… – Верно говорю. Эти камердинеры да истопники… ах, как с ними надо, мой друг, осторожно! Самый это ехидный народ! Солитер-то, ты думаешь, как пролез? – Ну, Солитер и так, сам собой… На то он и солитер! – Нет, он сперва в камердинера влез, а потом уж и… – Ну, так прощай! я бегу! – Да погоди! сейчас уж и бежать! Рассказал бы, по крайней мере, что у вас делается? – Некогда, некогда – чему у нас делаться! Солитер… Я было посплетничать на него приехал, да вот приключение это… завтра прием мне был назначен, а теперь, пожалуй, и не выслушает! Прокоп заторопился, подтянулся, вытянул ногу, на сапоги взглянул, посмотрелся в зеркало, пылинку с носа смахнул, шпагу поправил и уж совсем на ходу закинул мне: – Я, брат, с женой и с дочерью здесь. В Гранд-отеле стоим. За границу ехать собираемся. – Как! И Надежда Лаврентьевна здесь! и ты ничего не говоришь! – Ну, что тут! не невидаль какая! Приходи ужо вечером – посидим! Он рысцой направился в переднюю, накинул там на себя шинель и вдруг опять встревожился. – Как ты думаешь? – спросил он меня, – ему… хаму этому… трех целковеньких довольно будет? – Дай, брат, десятирублевую! – посоветовал я, – надо воображение ему поразить. Потому что хамы эти… — 242 —
|