– Небось на совещании был? – спросил он его. – Ходил к одному товарищу. – «Правительственный вестник» вдвоем критиковали? Господина Черняева с Гарибальди сравнивали?* – Нет, этого мы не делали. Молодой человек вновь сделал движение, чтоб удалиться. – Что? же вы делали? сядь, посиди с нами! довольно за утро с молодыми наговорился – можно и со старшими посидеть. Павел Алексеич, не говоря ни слова, сел несколько поодаль и закурил папироску. – А мы сейчас тоже об современном этом направлении говорили. Я – порицаю, а вот он (Алексей Степаныч назвал меня по имени и по отчеству): извинить, говорит, надо! Павел Алексеич продолжал молчать, но я заметил, что он действительно сделал такое движение рукой, словно обмахнулся. – Позвольте, Алексей Степаныч, – вступился я, – я не совсем так говорил. Я говорил, что молодые люди увлекаются, что увлечение свойственно этому возрасту! – вот что? я говорил! А извинять или не извинять – это совсем другой вопрос! Я рассматривал, я взвешивал… пожалуй, даже констатировал, но не считал себя в праве ни осуждать, ни, тем менее, извинять. Помилуйте! Это не мое дело! Странная вещь! в сущности, как читатель сам может убедиться из предыдущего, я ничего подобного не говорил, но в эту минуту мне до того ясно представилось, что я именно говорил то самое, что даже угрызений совести не чувствовалось. А внутри так и подмывало: пожури да пожури! – А по-моему, так это именно и значит «извинять»… «Увлекаются» – что? ж это, как не извинение? – рассудил Алексей Степаныч. – Нет, это не то-с! Я не извиняю и не осуждаю, а просто говорю… Но и тут опять: я не только не считаю своего мнения обязательным, но даже высказать его решусь лишь в таком случае, когда буду иметь уверенность, что оно может кого-нибудь интересовать! Я взглянул на Павла Алексеича, в чаянии, не поощрит ли он меня к дальнейшим развитиям, но увы! он опять обмахнулся – и только. Зато Алексей Степаныч поощрил меня. – Отчего же не высказаться? – сказал он, – ваше мнение для всякого, сударь, интересно! Но я решился не вдруг. С одной стороны, внутренний голос подсказывал: пожури! с другой, думалось: а ну, как из этой журьбы что-нибудь вроде: «ина слава луне, ина слава звездам» – выйдет? – Не та?к! – сорвалось у меня, наконец, – совсем не это нам нужно! Сказал я это, но обычное хворое двоегласие и тут не оставило меня. Кому «нам»? об ком ты разглагольствуешь?.. Может быть, на этом и прервалась бы моя «журьба», если бы Алексей Степаныч не подстрекнул меня. — 229 —
|