|
И так как начальство благодушно и просвещенно, то несомненно, что оно благоприятным оком взглянет на подобную просьбу и даже не посадит излюбленного ходока в острог. А последствием такого снисходительного мероприятия будет: а) что крепости останутся на своих местах, по-прежнему внушая страх, но уже никого не пугая; б) что в определенные часы небесная твердь будет неупустительно расстреливаема, но без малейшего для нее вреда; и в) что обывательские животы будут навсегда обеспечены от напрасной смерти или внезапного членовредительства, при твердой, однако ж, уверенности, что таковая обеспеченность во всякое время может быть обращена в необеспеченность. Вот эту-то самую роль, которую должен бы был играть воображаемый ходок относительно воображаемых крепостей, – играет Молчалин относительно человека норова и непредвиденных движений души. А именно: он обязывается устроить так, чтоб человек этот палил в небо, а обывателям внушал лишь страх, но членовредительств не причинял. Вопрос: как достигнуть этого? На днях привелось мне встретиться на Невском с одним из Молчалиных, о котором я знал, что он только что наметил себе полезного субъекта и предпринял его приручнение. Бледный и изнуренный, вследствие непомерных утренних трудов, брел он к себе на Пески, полный сладкой надежды, что там, в своем гнезде, за тарелкой горячих щей и куском пирога, он отдохнет наконец от треволнений затеянного предприятия. – Ну что, как ваш субъект? – остановил я его. – Швыряется! – Как так «швыряется»? – Да так: схватит, что под руку попадет, и швырнет. – Послушайте! да ведь этак он может и убить кого-нибудь! – До сих пор бог миловал! – Ну, а вы собственно как? – Ничего… оглаживаем! – То есть как же это… оглаживаете? – Очень просто: он швыряется, а я стою сзади и оглаживаю его. «Тпру, милый, тпру!» Оглаживаешь-оглаживаешь – ну, оно у него и отойдет маленько, только вот руку продолжает словно судорогой сводить. А иной раз и оглаживанием ничего не поделаешь – тогда уж смотри в оба! как только он этот самый камень пустит, так ты на лету его и хватай! – И надеетесь? – Бог милостив! Он постоял несколько минут, вздохнул (мне показалось даже, что вздрогнул) и прибавил: – Да, сударь, не легко на свете прожить! за тарелку щей да за кусок пирога – вот и все наши радости-то – сколько одних надругательств примешь! Смотришь, это, смотришь иной раз на него – совсем отчаянный! А ты все-таки стой и смотри, потому у тебя дети… гнездо-с!.. Только на милость божию и надеемся! — 12 —
|