|
Как ты думаешь? «Вестник Европы» не согласится у себя напечатать. Бегичев с ним приятель. – Я бы подписал свое имя (коли нельзя иначе ). Вместо Загоскина: Вот вам Михайло Моськин . А в другом месте: Вот Моськин-Наблюдатель. А стих: Княгини и пр. и пр. Вот как раздробить: Княгини и Княжны, Князь Фольгин и Князь Блёсткин. Между тем обнимаю тебя. Бегичеву С. Н., 15 апреля 1818*15 апреля 1818. <Петербург>. Христос воскрес, любезнейший Степан, а я со скуки умираю, и вряд ли воскресну. Сделай одолжение, не дурачься, не переходи в армию; там тебе бог знает когда достанется в полковники, а ты, надеюсь, как нынче всякий честный человек, служишь из чинов, а не из чести. Посылаю тебе «Притворную неверность», два экземпляра, один перешли Катенину. Вот, видишь ли, отчего сделалось, что она переведена двумя. – При отъезде моем в Нарву, Семенова торопила меня, чтоб я не задержал ее бенефиса, а чтоб меня это не задержало в Петербурге, я с просьбой прибегнул к другу нашему Жандру. Возвратясь из Нарвы, я нашел, что у него только переведены сцены двенадцатая и XIII-я; остальное с того места, как Рославлев говорит: я здесь, всё слышал и всё знаю , я сам кончил. Впрочем и в его сценах есть иное мое, так как и в моих его перемены; ты знаешь, как я связно пишу; он без меня переписывал и многих стихов вовсе не мог разобрать и заменил их своими. Я иные уничтожил, а другие оставил: те, которые лучше моих. Эту комедийку собираются играть на домашних театрах; ко мне присылали рукописные экземпляры для поправки; много переврано, вот что заставило меня ее напечатать. Однако довольно поговорено о «Притворной неверности»; теперь объясню тебе непритворную мою печаль. Представь себе, что меня непременно хотят послать куда бы ты думал? – В Персию и чтоб жил там1. Как я ни отнекиваюсь, ничто не помогает; однако я третьего дня, по приглашению нашего министра2, был у него и объявил, что не решусь иначе (и то не наверно), как если мне дадут два чина, тотчас при назначении меня в Тейеран. Он поморщился, а я представлял ему со всевозможным французским красноречием, что жестоко бы было мне цветущие лета свои провести между дикообразными азиятцами, в добровольной ссылке, на долгое время отлучиться от друзей, от родных, отказаться от литературных успехов, которых я здесь вправе ожидать, от всякого общения с просвещенными людьми, с приятными женщинами, которым я сам могу быть приятен[85]. Словом, невозможно мне собою пожертвовать без хотя несколько соразмерного возмездия. — 231 —
|