|
– Позвольте перышко, – сказал мне учитель, протягивая руку. – Оно пригодится. Ну-с. – Людо… кар… Лудовик Святой был… был… был… добрый и умный царь… – Кто-с? – Царь. Он вздумал пойти в Иерусалим и передал бразды правления своей матери. – Как ее звали-с? – Б…б…ланка. – Как-с? буланка? Я усмехнулся как-то криво и неловко. – Ну-с, не знаете ли еще чего-нибудь? – сказал он с усмешкой. Мне нечего было терять, я прокашлялся и начал врать все, что только мне приходило в голову. Учитель молчал, сметая со стола пыль перышком, которое он у меня отнял, пристально смотрел мимо моего уха и приговаривал: «Хорошо-с, очень хорошо-с». Я чувствовал, что ничего не знаю, выражаюсь совсем не так, как следует, и мне страшно больно было видеть, что учитель не останавливает и не поправляет меня. – Зачем же он вздумал идти в Иерусалим? – сказал он, повторяя мои слова. – Затем… потому… оттого, затем что… Я решительно замялся, не сказал ни слова больше и чувствовал, что, ежели этот злодей-учитель хоть год целый будет молчать и вопросительно смотреть на меня, я все-таки не в состоянии буду произнести более ни одного звука. Учитель минуты три смотрел на меня, потом вдруг проявил в своем лице выражение глубокой печали и чувствительным голосом сказал Володе, который в это время вошел в комнату: – Позвольте мне тетрадку: проставить баллы. Володя подал ему тетрадь и осторожно положил билетик подле нее. Учитель развернул тетрадь и, бережно обмакнув перо, красивым почерком написал Володе пять в графе успехов и поведения. Потом, остановив перо над графою, в которой означались мои баллы, он посмотрел на меня, стряхнул чернила и задумался. Вдруг рука его сделала чуть заметное движение, и в графе появилась красиво начерченная единица и точка; другое движение – и в графе поведения другая единица и точка. Бережно сложив тетрадь баллов, учитель встал и подошел к двери, как будто не замечая моего взгляда, в котором выражались отчаяние, мольба и упрек. – Михаил Ларионыч! – сказал я. – Нет, – отвечал он, понимая уже, что я хотел сказать ему, – так нельзя учиться. Я не хочу даром денег брать. Учитель надел калоши, камлотовую шинель, с большим тщанием повязался шарфом. Как будто можно было о чем-нибудь заботиться после того, что случилось со мной? Для него движение пера, а для меня величайшее несчастие. – Класс кончен? – спросил, St.-J?r?me, входя в комнату. – Да. – Учитель доволен вами? — 94 —
|