|
При первом взгляде на своих Егорушка почувствовал непреодолимую потребность жаловаться. Он не слушал о. Христофора и придумывал, с чего бы начать и на что особенно пожаловаться. Но голос о. Христофора, казавшийся неприятным и резким, мешал ему сосредоточиться и путал его мысли. Не посидев и пяти минут, он встал из-за стола, пошел к дивану и лег. – Вот-те на! – удивился о. Христофор. – А как же чай? Придумывая, на что бы такое пожаловаться, Егорушка припал лбом к стене дивана и вдруг зарыдал. – Вот-те на! – повторил о. Христофор, поднимаясь и идя к дивану. – Георгий, что с тобой? Что ты плачешь? – Я… я болен! – проговорил Егорушка. – Болен? – смутился о. Христофор. – Вот это уж и нехорошо, брат… Разве можно в дороге болеть? Ай, ай, какой ты, брат… а? Он приложил руку к Егорушкиной голове, потрогал щеку и сказал: – Да, голова горячая… Это ты, должно быть, простудился или чего-нибудь покушал… Ты бога призывай. – Хинины ему дать… – сказал смущенно Иван Иваныч. – Нет, ему бы чего-нибудь горяченького покушать… Георгий, хочешь супчику? А? – Не… не хочу… – ответил Егорушка. – Тебя знобит, что ли? – Прежде знобило, а теперь… теперь жар. У меня всё тело болит… Иван Иваныч подошел к дивану, потрогал Егорушку за голову, смущенно крякнул и вернулся к столу. – Вот что, ты раздевайся и ложись спать, – сказал о. Христофор, – тебе выспаться надо. Он помог Егорушке раздеться, дал ему подушку и укрыл его одеялом, а поверх одеяла пальтом Ивана Иваныча, затем отошел на цыпочках и сел за стол. Егорушка закрыл глаза и ему тотчас же стало казаться, что он не в номере, а на большой дороге около костра; Емельян махнул рукой, а Дымов с красными глазами лежал на животе и насмешливо глядел на Егорушку. – Бейте его! Бейте его! – крикнул Егорушка. – Бредит… – проговорил вполголоса о. Христофор. – Хлопоты! – вздохнул Иван Иваныч. – Надо будет его маслом с уксусом смазать. Бог даст, к завтраму выздоровеет. Чтобы отвязаться от тяжелых грез, Егорушка открыл глаза и стал смотреть на огонь. О. Христофор и Иван Иваныч уже напились чаю и о чем-то говорили шёпотом. Первый счастливо улыбался и, по-видимому, никак не мог забыть о том, что взял хорошую пользу на шерсти; веселила его не столько сама польза, сколько мысль, что, приехав домой, он соберет всю свою большую семью, лукаво подмигнет и расхохочется; сначала он всех обманет и скажет, что продал шерсть дешевле своей цены, потом же подаст зятю Михайле толстый бумажник и скажет: «На, получай! Вот как надо дела делать!» Кузьмичов же не казался довольным. Лицо его по-прежнему выражало деловую сухость и заботу. — 64 —
|