|
– Вам нездорово? – Ничего… – отвечает Павел Иваныч, задыхаясь. – Ничего, даже, напротив… лучше… Видишь, я уже и лежать могу… Полегчало… – Ну, и слава богу, Павел Иваныч. – Как сравнишь себя с вами, жалко мне вас… бедняг. Легкие у меня здоровые, а кашель это желудочный… Я могу перенести ад, не то что Красное море! К тому же, я отношусь критически и к болезни своей, и к лекарствам. А вы… вы темные… Тяжело вам, очень, очень тяжело! Качки нет, тихо, но зато душно и жарко, как в бане; не только говорить, но даже слушать трудно. Гусев обнял колени, положил на них голову и думает о родной стороне. Боже мой, в такую духоту какое наслаждение думать о снеге и холоде! Едешь на санях; вдруг лошади испугались чего-то и понесли… Не разбирая ни дорог, ни канав, ни оврагов, несутся они, как бешеные, по всей деревне, через пруд, мимо завода, потом по полю… «Держи! – кричат во все горло заводские и встречные. – Держи!» Но зачем держать! Пусть резкий, холодный ветер бьет в лицо и кусает руки, пусть комья снега, подброшенные копытами, падают на шапку, за воротник, на шею, на грудь, пусть визжат полозья и обрываются постромки и вальки, чёрт с ними совсем! А какое наслаждение, когда опрокидываются сани и летишь со всего размаху в сугроб, прямо лицом в снег, а потом встанешь весь белый, с сосульками на усах; ни шапки, ни рукавиц, пояс развязался… Люди хохочут, собаки лают… Павел Иваныч открывает наполовину один глаз, глядит им на Гусева и спрашивает тихо: – Гусев, твой командир крал? – А кто ж его знает, Павел Иваныч! Мы не знаем, до нас не доходит. И затем много времени проходит в молчании. Гусев думает, бредит и то и дело пьет воду; ему трудно говорить, трудно слушать, и боится он, чтоб с ним не заговорили. Проходит час, другой, третий; наступает вечер, потом ночь, но он не замечает этого, а всё сидит и думает о морозе. Слышно, как будто кто вошел в лазарет, раздаются голоса, но проходит минут пять, и всё смолкает. – Царство небесное, вечный покой, – говорит солдат с повязкой на руке. – Неспокойный был человек! – Что? – спрашивает Гусев. – Кого? – Помер. Сейчас наверх унесли. – Ну, что ж, – бормочет Гусев, зевая. – Царство небесное. – Как, по-твоему, Гусев? – спрашивает после некоторого молчания солдат с повязкой. – Будет он в царстве небесном иди нет? – Про кого ты? – Про Павла Иваныча. – Будет… мучился долго. И то взять, из духовного звания, а у попов родни много. Замолят. — 230 —
|