|
Казанец врал Вам. «Таню Репину» отложили только потому, что Ермолова устала*. Успех громадный. На каждую ложу уже записана сотня кандидатов – это говорил Ленский, у которого я был сегодня. Какая-то психопатка-провинциалка со слезами на глазах бегала по Третьяковской галерее и с дрожью в голосе умоляла показать ей Татьяну Репина *, про которую она много слышала и от которой ей хотелось бы разразиться истерикой. Вас обвиняет вся мыслящая Москва в заранее обдуманном намерении – поиграть на плохих, уважения недостойных нервах. Воображают, что Вы очень хитрый человек, и не понимают, что хитрит Ермолова, а не Вы. Много ходит сплетен. Я заранее объявил, что не дам для Москвы своего «Иванова» (хотя у меня его и не просят), и это мое решение бесповоротно. Ненавижу, когда Москва берется рассуждать, понимать по-своему, судить… Буду воевать с ней. Конечно, смешно колоть слона булавкой, но все-таки, когда умру, Вы напишете в некрологе, что был один человек, который не признавал этой кухарки. Не спорьте со мной. Если мое упрямство глупо, то позвольте мне быть глупым – вреда от этого никому не будет. Очень возможно, что сестра приедет в Питер на масленой неделе. Потехин ставит моего «Иванова» только два раза, да и то утром!* Зачем же он целовался со мной? Однако какое разочарование! Ожидал я тысячу, а получу 600–700… Это и на понюшку не хватит. Очевидно, небу не угодно, чтобы я купил хутор. У меня лютый геморрой, который я поддерживаю сиденьем и излияниями. Надо бросить манеру веселить свое сердце вином, да жалко. Кланяюсь Анне Ивановне, Насте и Боре. Будьте здоровы и не забывайте преданного Вам Доктора Тото. * родительный падеж. Тихонову В. А., 10 февраля 1889*594. В. А. ТИХОНОВУ 10 февраля 1889 г. Москва. Милый драматург, при всем моем желании достойно приветствовать дебют критика* Тихонова я не могу сказать Вам ни единого теплого слова, так как «Неделя» в Москве составляет такую же редкость, как белые слоны. Я нигде не мог найти ее. Не потрудитесь ли Вы прислать мне тот №, где помещена Ваша рецензия? Я прочту и присовокуплю ее к куче рецензий, составляющих в моем архиве объемистое «Дело об Иванове». Насколько могу судить по тем Вашим пьесам, которые я видел на сцене*, из Вас едва ли может выработаться театральный критик. Вы человек рыхлый, чувствительный, уступчивый, наклонный к припадкам лени, впечатлительный, а все сии качества не годятся для строгого, беспристрастного судьи. Чтобы уметь писать критику, нужно быть в душе немножко тою рябой бабой*, которая без милосердия будет бить Вас. Когда Суворин видит плохую пьесу, то он ненавидит автора, а мы с Вами только раздражаемся и ноем; из сего я заключаю, что Суворин годится в судьи и в гончие, а нас (меня, Вас, Щеглова и проч.) природа сработала так, что мы годимся быть только подсудимыми и зайцами. Едина честь луне, едина солнцу*… — 93 —
|