|
Дромадерова нашла, что всё это очень скучно, и заговорила о сыне-поручике. Перед обедом явились соседки – девицы Клянчины с maman. Они сели за рояль и запели любимую песню Зазубрина. Сели обедать. – Отличный редис! – заметил профессор. – Где вы такой покупаете? – Он теперь в Одессе… с этой женщиной! – ответила Лидия Егоровна. – Что-с? – Ах… Я не о том! Не знаю, где повар берет… Что это со мной? И Лидия Егоровна, закинув назад голову, захохотала над своей рассеянностью… После обеда пришла толстая профессорша с детьми. Сели за карты. Вечером приезжали гости из города… Только в ночь, проводив последнего гостя и простояв неподвижно, пока не перестали слышаться его шаги, Лидия Егоровна могла ухватиться одной рукой за те же перила, покачнуться и зарыдать. – Мало того, что прокутил! Ему мало этого! Он еще изменил! Из глаз вырвались на свободу горячие слезы, и бледное лицо исказилось отчаянием. Уж не было нужды в этикете, и она могла рыдать! Чёрт знает на что уходит иногда силища! О том, как я в законный брак вступил*(Рассказец)Когда пунш был выпит, родители пошептались и оставили нас. – Валяй! – шепнул мне папаша, уходя. – Наяривай! – Но могу ли я объясняться ей в любви, – прошептал я, – ежели я ее не люблю? – Не твое дело… Ты, дурак, ничего не понимаешь… Сказав это, папаша измерил меня гневным взглядом и вышел из беседки. Чья-то старушечья рука показалась в притворенной двери и утащила со стола свечку. Мы остались в темноте. «Ну, чему быть, того не миновать!» – подумал я и, кашлянув, сказал бойко: – Обстоятельства мне благоприятствуют, Зоя Андреевна. Мы наконец одни и темнота способствует мне, ибо она скрывает стыд лица моего… Стыд сей от чувств происходит, коими моя душа пылает… Но тут я остановился. Я услышал, как билось сердце Зои Желваковой и как стучали ее зубки. Во всем ее организме происходило дрожание, которое было слышимо и чувствуемо через дрожание скамьи. Бедная девочка не любила меня. Она ненавидела меня, как собака палку, и презирала, ежели только можно допустить, что глупые презирать способны. Я теперь на орангуташку похож, безобразен, хоть и украшен чинами и орденами, тогда же я всем зверям подобен был: толстомордый, угреватый, щетинистый… От постоянного насморка и спиртуозов нос имел красный, раздутый. Ловкости моей не могли завидовать даже медведи. А касательно душевных качеств и говорить нечего. С нее же, с Зои-то, когда еще моей невестой не была, неправедную взятку взял. Я остановился, потому что мне жалко ее стало. — 79 —
|