|
Я взглянул на подкладку. – Почему здесь инициалы Б. Я., когда мои инициалы – А. А.? – Неужели ты не догадался?.. Это я поставила инициалы двух слов: «люблю тебя». Я сжал её в своих объятиях и залился слезами. II– Нет, ты не будешь пить это вино! – Почему же, дорогая Катя? Один стаканчик… – Ни за что… Тебе это вредно. Вино сокращает жизнь. А я вовсе не хочу остаться одинокой вдовой на белом свете. Пересядь на это место! – Зачем? – Там окно открыто. Тебя может продуть. – О, я считаю сквозняк предрассудком! – Не говори так… Я смертельно боюсь за тебя. – Спасибо, моё счастье. Передай-ка мне ещё кусочек пирога… – Ни-ни… И не воображай. Мучное ведёт к ожирению, к тучности, а это страшно отражается на здоровье. Что я буду без тебя делать? Я вынимал папиросу. – Брось папиросу! Сейчас же брось. Разве ты забыл, что у тебя лёгкие плохие? – Да одна папир… – Ни крошки! Ты куда? Гулять? Нет, милостивый государь! Извольте надевать осеннее пальто. В летнем и не думайте. Я заливался слезами и осыпал её руки поцелуями. – Ты – Монблан доброты! Она застенчиво смеялась. – Глупенький… Уж и Монблан… Вечно преувеличит! Часто задавал я себе вопрос: «Чем и когда я отблагодарю её? Чем докажу я, что в моей груди помещается сердце, действительно понимающее толк в доброте и человечности и способное откликнуться на всё светлое, хорошее». Однажды, во время прогулки, я подумал: «Отчего у нас никогда не случится пожар или не нападут разбойники? Пусть бы она увидела, как я, спасший её, сам, с улыбкой любви на устах, сгорел бы дотла или с перерезанным горлом корчился бы у её ног, шепча дорогое имя». Но другая мысль, здравая и практическая, налетела на свою пылкую безрассудную подругу, смяла её под себя, повергла в прах и, победив, разлилась по утомлённому непосильной работой мозгу. «Ты дурак и эгоист, – сказала мне победительница. – Кому нужно твоё перерезанное горло и языки пламени. Ты умрёшь, и хорошо… Но после тебя останется бедная, бесприютная вдова, нуждающаяся, обременённая копеечными заботами…» – Нашёл! – громко сказал я сам себе. – Я застрахую свою жизнь в её пользу! И в тот же день всё было сделано. Страховое общество выдало мне полис, который я, с радостным, восторженным лицом, преподнёс жене… Через три дня я убедился, что полис этот и вся моя жизнь – жалкая песчинка по сравнению с тем океаном любви и заботливости, в котором я начал плавать. Раньше её отношение и хлопоты о моих удовольствиях были мне по пояс, потом они повысились и достигали груди, а теперь это был сплошной бушующий океан доброты, иногда с головой покрывавший меня своими теплыми волнами, иногда исступленный. Это была какая-то вакханалия заботливости, бурный и мощный взрыв судорожного стремления украсить мою жизнь, сделать её сплошным праздником. — 240 —
|