|
– А… матрац и… подушки?.. – робко смотря на меня, спросил дядя. – Они хлопчатобумажные! Хлопок растет. Позвольте рассказать вам одну… – Знаю, – печально махнул рукой дядя. – Хлопок рос, а пришли злые люди… Он встал со стула. Вид у него был расстроенный и глаза горели голодным блеском, так как он пил только молоко. – Может быть, вы желали бы пройтись после обеда по саду? – спросил я. – Мне нужно кое-чем заняться, а вы погуляйте. Он встал, робкий, голодный, и заторопился: – Хорошо… не буду тебе мешать… Пойду, погуляю… – Только, – серьезно сказал я, – одна просьба: не ходите по траве… Она вам ничего не скажет, но ей больно… Она будет умирать под вашими ногами, Я обнял его, прижал к груди и шепнул: – Когда будете идти по дорожке – смотрите под ноги… У меня болит сердце, когда я подумаю, что вы можете раздавить какого-нибудь несчастного кузнечика, который… – Хорошо, мой друг. У тебя ангельское сердце… Дядя посмотрел на меня робко и подавленно, с чувством тайного почтения и страха. Втайне, он очевидно, и сам был не рад, что разбудил во мне такую чуткую, нежную душу. Когда он ушел, я вынул из буфета хлеб, вино, кусок ростбифа и холодные котлеты. Потом расположился у окна и, уничтожая эти припасы, любовался на прогуливавшегося дядюшку. Он шагал по узким дорожкам, сгорбленный от голода, нагибаясь время от времени и внимательно осматривая землю под ногами… Один раз он машинально сорвал с дерева листик и поднес его к рту, но сейчас же вздрогнул, обернулся к моему окну и бросил этот листик на землю. Прожил он у меня две недели – до самой своей смерти. Мы ходили босиком, пили молоко и спали на голых железных кроватях.. Смерть его не особенно меня удивила. Удивился я только, узнав, что хотя он и жил в Сибири, но имел все свойства самарского дядюшки: после его смерти я получил тощий засаленный пучок кредиток – так, тысячи три. Душевная драма (Жизнь человека)Начало этой печальной и трагической истории такое: В шестом этаже большого каменного дома стояли в разных позах трое лиц и вели между собой оживленный разговор. Женщина прижимала красивыми полными руками к груди простыню, забыв, что простыня не может нести двойную службу и прикрывать в то же время её стройные обнаженный колени; женщина плакала; и, в промежутке между рыданиями, женщина говорила: – О, Иван! Уверяю же тебя, что я не виновата… Это все он… Вскружил мне голову, увлек меня и все это, уверяю тебя, против моей воли! Я боролась… — 167 —
|