|
Как можно было ожидать, старая женщина ответила, что она определенно не будет лгать о своих убеждениях, ибо тогда лишится благодати последнего причастия (consolamentum), а жить ей осталось уже недолго.[597] Для де Фауги, который узнал все, что хотел, настал идеальный момент, чтобы раскрыть свою подлинную сущность. Возвышаясь над постелью умирающей, он провозгласил ее еретичкой и приказал отречься от своих убеждений и принять католическую веру. Престарелая дама только теперь поняла, в каком бедственном положении она оказалась, но, как многие храбрые катары до нее, отказалась отречься. Де Фауга и другие доминиканцы продолжали настаивать на своем. Спор продолжался довольно долго в присутствии многочисленных свидетелей, собравшихся со всей округи, чтобы посмотреть, чем кончится дело. Наконец, поскольку жертва «все сильнее упорствовала в своей ереси»,[598] де Фауга решил «отдать ее в руки светских властей» — обычный эвфемизм католической церкви, означавший, что грязная работа предоставлялась городским властям.[599] В данном случае, чтобы ускорить ход событий, заранее приглашенный магистрат официально приговорил умирающую женщину к смерти![600] Были отправлены вестовые, чтобы подготовить огромный костер на площадке для публичных казней в месте под названием Pre du Comte («графский луг»). Весть о готовящемся представлении облетела Тулузу и собрала большую толпу. Пожилой женщине все происходящее должно было казаться адским наваждением — впрочем, именно так катарская церковь относилась к материальному миру. Поскольку она не могла ходить, доминиканцы приказали привязать ее к кровати. Потом ее вынесли из дома зятя и доставили на место казни. Там после очередного отказа отречься от еретической веры ее бросили в бушующее пламя и сожгли заживо. «Покончив с этим, епископ вместе с монахами и их помощниками вернулся в трапезную и, вознеся хвалы Господу и благословенному Доминику, с радостью вкусил еду, приготовленную для них»,[601] — заключает Вильям Пелиссон,[602] один из свидетелей этих событий, который сам был доминиканским инквизитором и полностью одобрял действия де Фауги. Читатель может спросить, что стало с зятем пожилой женщины, Петивином Бросье. Из сообщения Пелиссона нам известно лишь то, что он был арестован.[603] По правилам инквизиции, действовавшим в то время, маловероятно, что он мог пережить неизбежный допрос без отречения от катарской веры, безоговорочного обращения в католицизм и обещания вести слежку за своими друзьями, но даже в этом случае он до конца своей жизни оставался бы под пристальным наблюдением. Все члены его семьи, включая родственников жены, а также все их знакомые также должны были подвергнуться допросам, а их показания — пройти перекрестную проверку на несоответствия, которые позволили бы выявить других еретиков. — 124 —
|