|
Радищев высказал мысли, ставшие духовным наставлением для всей русской интеллигенции: Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человеческими уязвленна стала. Обратил взоры во внутренность мою – и узрел, что бедствия человека происходят от человека, и часто от того только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы. Историк Натан Эйдельман, определяя главное в книге Радищева, справедливо называет стыд: Радищевский стыд унаследовала великая русская литература, прежде всего писатели из дворян, которые «не умели» принадлежать своему классу. Это – стыд и совесть Пушкина, Лермонтова, невольников чести. Это стыд Льва Толстого – за жизнь, по его мнению, слишком сытую и благополучную, за счет других. Между тем, если разобраться, книга Радищева не была радикальнее или опаснее многих тех, что вышли из типографии Новикова ранее. Критика крепостничества также не являлась в России чем-то новым. Просто книга появилась уже в тот период, когда активизировалась правительственная цензура, а просвещенная императрица начала под впечатлением Французской революции поход на своих российских вольнодумцев. Отсюда и столь суровое наказание – ссылка в Сибирь, в Илимский острог «на десятилетнее безысходное пребывание», – возмутившее многих своей необоснованной жестокостью. Если говорить о родословной русского интеллигента, то одним из его предков, конечно же, был беспокойный масон времен Екатерины II. Еще не раз и не два в истории России интеллигент повторит извилистый путь своих духовных предшественников, в поисках справедливости и правды часто попадая чуть ли не след в след масонам. Историк русской философии Василий Зеньковский точно подметил: В русском масонстве формировались все основные черты будущей «передовой» интеллигенции, и на первом месте здесь стоял примат морали и сознание долга служить обществу, вообще практический идеализм. Как и в прочих случаях, где западноевропейское вступало во взаимодействие с великорусским, и здесь заграничные семена дали неожиданные всходы. Во-первых, при всем космополитизме, заложенном в классическом масонстве, русские каменщики ни на шаг не уступили в своем патриотизме. Сенатор Иван Лопухин, один из крупнейших масонских деятелей эпохи Екатерины, в своих записках отмечал, что истинный патриотизм заключается не в том, чтобы «на французов или англичан походили русские», а в том, чтобы «были столько счастливы, как только могут». Во-вторых, при самых тесных во времена Екатерины связях с властью масоны тем не менее смогли сохранить свою полную интеллектуальную и духовную независимость от нее. Для Европы это, пожалуй, нехарактерно. В ту же самую эпоху в Пруссии, например, масоны, также приближенные к власти, в ней фактически и растворились, вполне удовлетворившись министерскими портфелями. — 253 —
|