|
По мнению Л.Н. Гумилёва, «петровская легенда» о царе-преобразователе, прорубившем окно в Европу и открывшем Россию влиянию единственно ценной западной культуры, была придумана немкой Екатериной И. «На самом же деле всё обстояло не совсем так, а вернее, совсем не так. Несмотря на все декоративные новшества, которые ввёл Петр, вернувшись из Голландии: бритьё, курение табака, ношение немецкого платья, — никто из современников не воспринимал его как нарушителя традиций». Традиции на Руси, пишет Гумилёв, нарушали всё время — и Иван III, и Иван Грозный, и Алексей Михайлович с Никоном. Контакты с Западной Европой у России не прерывались, начиная по крайней мере с Ивана III. Привлечение на службу иностранцев вообще принималось как нечто вполне привычное. «Но как в XV — XVII вв., так и при Петре все ключевые должности в государстве занимали русские люди». Пётр хорошо платил иностранцам, но не давал им власти. «Все петровские реформы были, по существу, логическим продолжением реформаторский деятельности его предшественников: Алексея Михайловича и Ордин-Нащокина, Софьи и Василия Голицына». Рассмотренные в настоящей главе факты — «ненамеренные свидетельства» об управлении, социальной организации и экономическом положении населения в России XVII — первой четверти XVIII в., — однозначно показывают непрерывность развития допетровской и петровской России как государства. К такому же выводу в свое время пришли Ключевский и Гумилёв. Тогда непонятно, откуда взялся такой накал страстей и почему два столетия продолжается столкновение мифологий о Петре и допетровской Руси? Отмахнуться от ответа не получится, поскольку вопрос остаётся злободневен и сегодня. Ключевский, пожалуй, больше других размышлявший о личности и значении Петра, считал, что всё дело в способе, каким Петр проводил реформы. Он писал: «Реформа, совершённая Петром Великим... ограничивалась стремлением вооружить Русское государство и народ готовыми западноевропейскими средствами, умственными и материальными, и тем поставить государство в уровень с завоеванным им положением в Европе... Но всё это приходилось делать среди упорной и опасной внешней войны, спешно и принудительно, и при этом бороться с народной апатией и косностью... бороться с предрассудками и страхами... Поэтому реформа, скромная и ограниченная по своему первоначальному замыслу, направленная к перестройке военных сил и к расширению финансовых средств государства, постепенно превратилась в упорную внутреннюю борьбу, взбаламутила всю застоявшуюся плесень русской жизни, взволновала все классы общества... она усвоила характер и приемы насильственного переворота, своего рода революции. Она была революцией не по своим целям и результатам, а только по своим приёмам и по впечатлению, какое произвела на умы и нервы современников. Это было скорее потрясение, чем переворот». — 305 —
|