|
…это он, рыча от беспомощности, отмахивался слишком тяжелой кувалдой от трех хохочущих молодых степняков с недлинными копьями, пока не зазвенело — оттуда, где сдирали одежды с жены и дочерей: «Батюшка! Батюш-кааааа, не смотриии!». И тогда он прыгнул на копья… …это он, подняв над головой икону, сжатую в старческих дрожащих руках, шел, нетвердо ступая, навстречу визжащим нелюдям, громко читая: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази его, и погибнут…» Черноусый смугляк ощерился в злобном недоумении, махнул кривой саблей. И брызнуло кровью расколовшееся надвое небо… …и корчился в жадных смуглых лапах едва созревшим девичьим телом… …и шел через двор, пускал из охотничьего лука стрелу за стрелой, молил Велеса, звериного хозяина, направить их, шатался от ударов чужих стрел, пробивающих его тело, но свалился только в воротах — рядом с верным Громшей, успевшим-таки вгрызться в глотку пришельца… …и задыхался в печи, накрепко обнявшись с погодкой-сестрой, посреди горящего дома… …он умирал… Умирал… Умирал… Умирал с каждым из жителей своего города, с каждым мужчиной, каждой женщиной, каждым ребенком… Бурлил котел, кипел, переплескивал — из одной смерти в другую смерть… И всё казалось, что вот-вот привыкнет, не отступят, так хоть притупятся ужас и боль… И всё начиналось сначала…. Пока не воздвиглись над ним стены и своды Успенского собора… … — Ромка… ты не трусь смотри только… — Сам не заробей, большой… — утер нос рукавом младший. Захрустели и заскрежетали соборные двери под очередным ударом тарана, громче стали доносящиеся через рассевшуюся щель вопли на чужом наречии. — Сейчас полезут… — Зна… — только и успел он сказать. От нового удара щель между створками раздалась еще шире, и в неё сразу же ввалился, оглушительно визжа, поганин. Он кинулся вперед, упал на колено, уходя от взмаха кривого клинка, и всадил нож снизу сквозь полотно штанины в незащищенную стеганым подолом мякоть бедра. Успел порадоваться ставшему уж совсем оглушительным визгу чужака. А вот голову поднять уже не успел… Нет… не надо больше… нет… …Он видел, как валится наземь почти надвое рассеченный брат. Прыгнул рысью через его тело на грудь убийце, сунув клинком в глазницу боевой личины. Успел испугаться — не попал! — и обрадоваться, когда, скользнув по меди, нож всё же нашел верный путь, и глухо и страшно заголосил душегуб сквозь свою кованую харю. А потом копье ударило в грудь, отшвырнув под ноги. Ромка… Батя… Матушка… НЕТ! НЕТ, ВЕЛЕСЕ, НЕ ЕЁ! НЕ НААА… …Сынки мои… Мати Пречистая, и ты, Еупатьюшко, суженый, простите, не уберегла… где же ты, сокол ясный… не дождались мы тебя… — 47 —
|