|
Где и как разминулись с Фёклой — не помнила. Поворот, еще поворот, перекресток… куда? Направо! Только б Алёнку до Успения дотащили… только б Алёнку… Они наскочили друг на друга у поворота и закричали разом — от испуга. — Ой, мама! — меховой колобок кинулся к княгине, вцепился в летник между полами распахнутой шубы. — Алёнка! — выдохнула она. — Ты… ты как здесь?! — Казни, матушка-княгиня! — повалилась в ноги старуха-нянька. — Не успели мы! Не успели — переняли дорогу. Тьма их, поганых, и всё на купола золотые, что мухи на мед! — Алёнка… — бормотала княгиня. — Алёнушка моя… — Мама, а где Коська? Опять убезал, да? Он нехолосый… Сердца у госпожи и у холопки оборвались разом. Совсем рядом заржала лошадь, грянули в намост копыта, заперхал нерусский клич: — Кху-кху-кхуууу!!! Они глянули друг на друга — и холопка толкнула госпожу к поленнице: — Княгинюшка, лезь туда — эвон под дровами место есть… — А ты?! — уже почти из-под поленницы. Старуха глянула шальным глазом, оскалила щербатые пеньки: — А я уведу! Сзаду-то, чай, и сойду за молодуху! Подурю уж головы-то напоследок — хоша и поганые, а всё мужики! Не те мои года — в мужиках копаться! Она бросилась прочь. А еще через мгновение переулок затопило потоком конских неподкованных ног и сапог в стременах. Сколько они лежали под поленницей? Час? Два? День? Время она не считала с того самого мига, как заполыхал Нижний город и пришлось в спешке закрывать ворота Среднего, на которые уже летела пена с мохнатых морд неподкованных лошадок. Со сбруи одного из всадников что-то слетело и, прыгая килой-мячиком, подкатилось к их убежищу. Подкатилось и уставилось уцелевшим глазом, щерясь мёртвой улыбкой. Какое-то мгновение Алёнка смотрела на отрубленную голову широкими белыми глазами. Потом… руки княгини схватили пустоту. Меховой колобок вылетел из-под поленницы и с заполошным визгом заметался под ногами у коней. Княгиня выскочила вслед. Лишь для того, чтоб увидеть, как смуглая ладонь сгребла меховой колобок за шиворот и подкинула высоко в воздух… С неё сорвали сороку[53] с украшениями, кунью шубку, ожерелье и летник. Отхватили ножом расшитые серебром и жемчугом косники[54]. Её повалили на плахи мостовой, смуглые, волосатые короткопалые руки с треском рвали сорочку, кто-то жадно пыхтел и сопел на ней, наваливаясь, обдавая вонью нечистого тела. А перед ее остановившимся взглядом вставало одно и то же… Синее небо. Кувыркающийся в небе меховой колобок, c выбившейся из-под воротника косичкой. И отблеск белого зимнего солнца на острие копья… — 11 —
|