|
И вот, после мгновенья полной тишины, как бы издалека, из глубин монашеских сердец, тихо полилось умильно-проникновенное: «Се, Жених грядет в полунощи… И блажен раб, его же обрящет бдяща… Недостоин же паки, его же обрящет унывающа… Блюди убо, душе моя… Не сном отяготися… Да не смерти предана будеши… И Царствия вне затворишися… Но воспряни, зовущи… Свят, Свят, Свят еси Боже… Богородицею помилуй нас…» И такая внутренняя боль за своё недостоинство, такая искренняя надежда на милосердие Божие, такая сила покаяния и сокрушения сердечного слышались в этом едином в многоголосии звучании, что старица замерла, вся отдавшись этому взлетающему ввысь потоку молитвы, влилась своим сердцем в этот проистекающий из других монашеских сердец поток, растворилась в нём и всем существом ощутила ту тихую блаженную радость, которую испытывала много лет назад девочка Машенька стоя на крылосе с сестрами святой обители Боженькиной Матушки! Старица тихо опустилась на колени, и из её глаз потекли давно забытые детские счастливые слёзы. ГЛАВА 32 Сколько продолжалось это блаженное состояние, она не помнила, полунощница уже закончилась, пролетела на лёгких крылах молитвы Утреня, начали читать Часы. Мать Селафиила очнулась оттого, что кто-то теребит её тихонько за плечо. Она подняла голову. — Ты здесь чего делаешь? — встревоженно бормотал ей на ухо маленький старичок с одним глазом, в каком-то несуразно растрёпанном монашеском подряснике, безрукавке-полурясе, выцветшей и заштопанной и в помятой выгоревшей войлочной камилавке, из-под которой во все стороны торчали жидкие перья седых волос. — Ты же баба, вам же сюда нельзя! — Прости, отче! — поклонилась ему в ноги схимница. — Я молилась у себя в келии перед Иверской иконой… — Ясно! — вздохнул тот. — Раз Всесвятая допустила… Но ты хоть благословения-то у Неё попроси здесь бывать! Нельзя вам, бабам, здесь без благословенья-то Матушки нашей — Игумении горы Афонской, хоть ты и монашка! Не положено! — А разве я могу спросить благословенье у Самой Матушки Божьей? — поразилась старица. — Как это можно сделать? — В другой раз скажу, в другой раз, — забормотал монашек-старичок, оглядываясь, — вон уже благочинный Кузьма идёт, щас опять меня из церквы вытурит! Иди, давай! Он тихонько подтолкнул мать Селафиилу в плечо и с поклоном повернулся к подошедшему к нему монаху с седеющей кудрявой бородой. — Что-то ты, отец Михей, опять сам с собой во время службы разговорился! — грозно зашептал старичку подошедший монах. — Братию от молитвы отвлекаешь! — Прости дурака, отче, прости дурака! — закланялся старичок, бормоча под нос извинения. — 98 —
|