Православие. Тома I и II

И что есть сердце милующее?.. Возгорение сердца у человека о всем творении, о людях, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари. При воспоминании о них и при воззрении на них очи у человека источают слезы от великой и сильной жалости, объемлющей сердце. И от великого страдания умаляется сердце его, и не может оно вынести, или слышать, или видеть какого–либо вреда или малой печали, претерпеваемых тварью. А посему и о бессловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы сохранились и очистились; а также и о естестве пресмыкающихся молится с великой жалостью, которая возбуждается в сердце его до уподобления в сем Богу».

Любовь к Богу была той духовной силой, которая влекла мучеников на смерть, апостолов понуждала к проповедническим трудам, подвижников — к аскетическому трудничеству. Вслед за апостолом Павлом, который говорил: мы безумны Христа ради (1 Кор 4 :10), Исаак пишет о божественной любви как о чувстве, делающем человека безумным, духовно опьяняющем его:

Любовь горяча по природе, и, когда возгорится в ком без меры, делает душу ту безумной. Поэтому сердце ощутившего эту любовь не может вмешать и выносить ее… Этим духовным опьянением пьянены были некогда апостолы и мученики; и одни обошли весь мир, трудясь и терпя поношение, а другие из отсеченных членов своих изливали кровь, как воду; в лютых страданиях они не малодушествовали, но претерпевали их с доблестью, и, будучи мудрыми, признаны безумными. Иные же скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли (Евр 11 :38) и в нестроениях были самые благоустроенные. Да сподобит нас Бог достичь этого безумия!

4. Крещение славянских народов

В послеиконоборческий период «симфония» между церковной и светской властью в Византии достигла апогея: теперь уже патриарх мог быть смещен простым указом императора, и на патриарший престол нередко возводились родственники императора. Характеризуя этот период в истории Церкви в Константинополе, протопресвитер Александр Шмеман пишет:

Неисцелимой язвой церковной жизни остается полный произвол государственной власти и, что еще хуже, почти столь же полное приятие этого произвола церковной иерархией. Как будто выделив свое догматическое учение в неприкосновенное «святое святых», оградив его клятвами, подчинив ему саму империю, Церковь уже не ощущает больше никакой границы царской власти, как будто — став до конца «православным», царь уже может делать в Церкви все, что угодно.